Презентация на тему языковые игры витгенштейн. «Языковые игры» Витгенштейна: путь к свободе. Функции языковой игры
Термин "языковая игра" принадлежит австрийскому философу и логику, Людвигу Витгенштейну. Прежде, чем рассматривать понятие "языковой игры", Людвиг Витгенштейн задумывается о самом понятии игры. Он пишет: "Рассмотрим, например, процессы, которые мы называем "играми". Я имею в виду игры в карты, с мячом, борьбу и т.д. Что общего у них всех? <. >. глядя на них, ты не видишь чего-то общего, присущего им всем, но замечаешь подобия, родство, и притом целый ряд таких общих черт. <. >. мы могли бы перебрать многие, многие виды игр, наблюдая, как появляется и исчезает сходство между ними. <. >. мы видим сложную сеть подобий, накладывающихся друг на друга и переплетающихся друг с другом" . Такие сходства философ называет "семейными" - "И я скажу, что "игры" образуют семью" . Витгенштейн рассуждает о размытости понятия "игра", о невозможности определить общие характеристики и свойства игры в целом; то, что присуще одной игре, совершенно не подходит к описанию другой: победа и поражение не имеют места в обыкновенном подкидывании мяча, а ловкость и удача не присущи игре в шахматы. Нельзя определить универсальный набор признаков, который в точности описывал все игры в целом. "Ты, в сущности, не знаешь, что ты имеешь в виду под словом игра", - говорит Витгенштейн .
По Витгенштейну, "языковая игра" подразумевает под собой не только развлекательные действия. Так, Л. Витгенштейн заметил, что люди общаются не только повествовательными предложениями, они спрашивают, благодарят, отдают приказы, просят, проклинают, острят и так далее. Таким образом, он приходит к выводу, что существует бесчисленное множество типов предложения, и все это входит в человеческий язык:". бесконечно разнообразны виды употребления всего того, что мы называем "знаками", "словами", "предложениями". И эта множественность не представляет собой чего-то устойчивого, раз и навсегда данного, наоборот, возникают новые типы языка, или, можно сказать, новые языковые игры, а другие устаревают и забываются. <. > Термин "языковая игра" призван подчеркнуть, что говорить на языке - компонент деятельности или форма жизни" .
Таким образом, согласно Л. Витгенштейну, вся человеческая жизнь представляет собой совокупность языковых игр: "Языковой игрой" я буду называть также единое целое: язык и действия, с которыми он переплетен". Согласно этому выводу, термин "языковая игра" приобретает более широкое, философское значение (в отличие от узкого лингвистического). Витгенштейн полагал, что философия находит свои корни в сложных лабиринтах языка и представляет собой "вслушивание", "всматривание" в его работу, что в языковых реалиях заключена бездна человеческих проблем. Л. Витгенштейн сравнивает человеческий язык с городом: "Наш язык можно рассматривать как старинный город: лабиринт маленьких улочек и площадей, старых и новых домов, домов с пристройками разных эпох; и все это окружено множеством новых районов с прямыми улицами регулярной планировки и стандартными домами" . И далее: "Представить себе какой-нибудь язык - значит представить некоторую форму жизни" . Таким образом, сама реальность, воспринимаемая через призму языка, есть совокупность языковых игр, так, многие первоначальные действия человека можно назвать игрой, так, например, игровой характер носят традиционные обряды и магические ритуалы. Также игра представляет собой общение между людьми, которое может происходить в трех вариантах:
1. Игра в рамках несловесной (невербальной) коммуникации, например, спортивные игры;
2. Игра в рамках словесной (вербальной) коммуникации, например, языковые игры вроде кроссвордов и ребусов;
3. Игра, сочетающая словесную и несловесную коммуникацию, например, драматическое представление.
Принцип функционирования словесной игры можно описать словами И. Хейзинги: "Играя, речетворящий дух то и дело перескакивает из области вещественного в область мысли. Всякое абстрактное выражение есть речевой образ, всякий речевой образ есть не что иное, как игра слов" . И далее: "Мы не хотели бы здесь углубляться в пространный вопрос, в какой степени средства, которыми располагает наша речь, в своей основе носят характер правил игры. Всегда ли в логике вообще и в силлогизмах в особенности в игру вступает некое молчаливое соглашение о том, что действенность терминов и понятий признается здесь так же, как это имеет место для шахматных фигур и полей шахматной доски?" . Согласно пониманию Хейзинги, словесной игрой можно назвать любое абстрактное слово, или комбинацию такого рода слов, так как игра существует еще на уровне речетворения. То есть, заложена еще в процессе создания языковой формы.
По В.З. Санникову, языковая игра - это некоторое (комическое) отступление от нормы, нечто необычное. Автор также обращает внимание на то, что это отступление от нормы должно четко осознаваться и намеренно допускаться говорящим (пишущим); слушающий (читающий), в свою очередь, должен понимать, что "это нарочно так сказано", чтобы не оценить соответствующее выражение как ошибку, тем самым он принимает эту игру и пытается вскрыть глубинное намерение автора. Иначе говоря, языковая игра - это намеренное использование тропеических и фигуральных возможностей языка .
Но также необходимо провести четкую границу между представлениями о "языковой игре" и "языковой шутке", которая представляет собой "словесную форму комического". Несомненно, языковая игра в основном направлена на достижение комического эффекта, однако высказывание приобретает комическую окраску только в том случае, если оно не вызывает других, более сильных эмоций, препятствующих созданию комического эффекта. По нашему мнению, можно вполне определенно говорить о языковой шутке именно как о разновидности языковой игры, направленной исключительно на создание комического эффекта. В то время как языковая игра - это своего рода манипулирование языком, и достижение комизма - далеко не единственная цель такого манипулирования. Из той же книги В.З. Санникова приведем пример, когда языковая игра используется не с целью насмешить, а с установкой убедить судей в невиновности человека, тем самым спасти его:
"один петербургский адвокат (Ф.Н. Плевако?) выступал по делу об убийстве мальчика. Убийца (25-летний горбун) признал, что он убил дразнившего его мальчика. И адвокат добился для убийцы оправдательного приговора! Свою речь он построил так. "Господа! Господа! Господа! Господа!." - и так несколько минут. И реакция зала менялась - сначала легкое недоумение, потом смех, потом негодование, крики: "Это издевательство! Вон!" И тогда адвокат закончил свою речь: "Так вот, господа. Вы пришли в бешенство оттого, что я повторял вежливое обращение к вам. А мой подзащитный 25 лет выслушивал, как ему кричали "Горбун", без конца напоминая о его несчастье"
Здесь, на наш взгляд, речь идет о языковой игре, но никак не о языковой шутке. Таким образом, можно прийти к выводу, что разное выражение (форма) мыслей приводит к разным результатам. Любое говорение на языке, при котором более-менее обращается внимание на форму речи, будет языковой игрой, только цели у этой игры могут быть самые разные, и в зависимости от конкретной задачи говорения можно определять вид языковой игры. Необходимо отметить, что для адекватного понимания языковой игры адресатом автор должен учитывать наличие определенных знаний у реципиента, а также то культурное пространство, в котором происходит коммуникация.
Также следует отметить, что одной из главнейших характеристик языковой игры является плюрализм смыслов слова. Действительно, на обыгрывании лексической многозначности или омонимии построен основной, самый распространенный вид языковой игры - каламбур. Для языковой игры используются (пусть не в равной степени) ресурсы всех языковых уровней:
Фонетика, графика, орфография. Пародист Евгений Венский, пародируя Андрея Белого, использует фонетические средства - повторение одного звука:
Тоща, как мощи ты.
Тоща, кащей те во щи! Как теща, тощи мощи.
Ты тщетность красоты.
Комическое впечатление производит шутливо-надрывное обращение А. Чехова в письме к брату Александру: "Братт!" Любопытны также шутливые подписи, например подпись одного из Полторацких, совмещающая буквы и цифры: 1/2цкий, или подпись переводчика Федора Федоровича Фидлера - Ф.Ф. Ф. либо: Ф3 (эф в кубе).
Морфология. Иногда языковые шутки обыгрывают (и тем самым подчеркивают)"неприкосновенность" слова (словоформы). Только в шутку его можно рассечь на части:
Напишите мне нечто о Карамзине, ой, ых (А. Пушкин).
[Из анекдотов о рассеянном профессоре Каблукове]: Выходя из аудитории, профессор говорит: "Следующая лекция состоится во вторницу", а потом кричит в дверь: "ник!"
Рассечение на части слова треволнения остроумно обыгрывается Н.С. Лесковым в рассказе Полунощники: Николай Иванович к наpоду был пpоще, но зато стpасть какой пpедпpиятельный: постоянно он в тpех волнениях, и все спешит везде постанов вопpосу делать.
Удачно использует этот пpием Боpис Пильняк в pомане Голый год. В Москве, в годы Гражданской войны, человек, читая по складам вывеску магазина: "Коммутатоpы, аккумулятоpы", понимает ее в духе pеволюционной непpимиpимости ("Кому - татоpы, а кому - лятоpы") и возмущается неpавнопpавием: "Вишь, и тут обманывают пpостой наpод!"
Иногда обыгрывается отсутствие того или иного члена парадигмы. На затруднительности образования формы родит. падежа мн. числа слова кочерга (кочерг? кочерег? кочерёг?) М. Зощенко построил, как известно, целый рассказ (напомним, что авторитетные справочные пособия А.А. Зализняка, Н.А. Еськовой и др. однозначно рекомендуют здесь форму кочерёг, указывая, впрочем, на ее затруднительность).
Нередко обыгрывается невежественное осмысление иностранных имен собственных на - а, - я как обозначающих лица женского пола:
Подумаешь, Спиноза нашлась!
Сенечка. Мария Сергеевна, я вас любил без нахальства, вежливо, как Данте свою Петрарку (В. Шкваркин).
Комический эффект производит образование сра внительной или превосходной степени от слов, ее не имеющих: Пусть ты черт. Да наши черти / Всех чертей / В сто раз чертей (А. Твардовский. Василий Теркин).
[Разговор детей]:
Мне сам папа сказал.
Мне сама мама сказала.
Но ведь папа самее мамы. Папа гораздо самее (К. Чуковский. От двух до пяти).
Обыгрывание категории лица глагола заключается в употреблении одного лица вместо другого. Этот прием любил использовать А. Чехов. Вот примеры из его писем к жене, О.Л. Книппер-Чеховой, где он шутливо говорит о себе в третьем лице:. крепко целую тебя. Не забывай своего мужа. Он ведь сердитый, дерется; Не забывай своего мужа, вспоминай о нем хоть раз в сутки. Обнимаю тебя, мою пьяницу. Твой муж в протертых брюках, но не пьющий.
Еще пример - обыгрывание категории совершенного вида глаголов указывающих на непродолжительность действия:
Почему ты все дуешь в трубу, молодой человек?
Полежал бы ты лучше в гробу, молодой человек (О. Мандельштам).
При "нормальном" словоупотреблении, если, например, в кровать можно лечь и полежать в ней, то в гроб можно только лечь.
Словообразование. Языковая игра может состоять, в частности, в нарушении ограничений на образование притяжательных прилагательных. Ср.: Глаза у него [Керенского] бонапартьи и цвета защитного френч (В. Маяковский).
Другое широко распространенное явление - нестандартное использование увеличительных и уменьшительных суффиксов. Очень любил этот прием М.Е. Салтыков-Щедрин для дискредитации своих героев. Ср.: Но вот он делается чиновником. Не достойный ли, не презренный ли он сосуд. извините, сосудик!. с каким трепетом берет он в руку бумажку, очинивает ножичком перышко, как работает его миниатюрное воображеньице, как трудится его крохотная мысль, придумывая <. > каждое выраженьице замысловатого отношеньица. Вот еще несколько примеров из произведений Салтыкова-Щедрина: Проектцы; поэтцы и поэтики; шалуненок; шалунище; болтунище.
Сходный эффект имеет употребление русских словообразовательных приставок и суффиксов в иностранных именах собственных, географических названиях. Вот шутка - мрачное политическое пророчество на 2000-й год: Заголовок в газете "Нью-Йорк Таймс": Колхозники Техасщины, Мичиганщины и Примиссисипья перевыполнили план по весеннему севу.
Синтаксис. Некоторые синтаксические конструкции допускают двоякое понимание, и это позволяет использовать их в языковой игре:
"Ты что это там, Маничка, так гpомко читаешь!?" - "Истоpию, мама". - "Так читай пpо себя". - "Да в Истоpии, мамочка, пpо меня ничего не написано" (журнал "Сатирикон").
Какой-то господин, участник похоронной процессии, обратился к соседу: "Вы не скажете, кто покойник?" - "Точно не знаю. Думаю, что как раз тот, что едет в передней карете" (Жюль Ренар).
Деепричастный оборот может указывать на простую одновременность не связанных между собой событий, но может также содержать обоснование того, что описывается в первой части предложения, ср.:
[Семейная сцена]: "Я была дурой, выходя за тебя замуж!" - "Да, но я был тогда так увлечен тобой, что этого не заметил".
В ряде случаев шутка строится на намеренном нарушении принципов сочетаемости слов:
Уехал поездом, вернулся ослом.
Сегодня вечерней лошадью я возвращаюсь в мою милую Одессу (кинофильм Неуловимые мстители).
Мальчик спрашивает: А где мама от этой девочки? (по образцу: А где голова от этой куклы?).
Вводные слова и словосочетания типа видишь ли, понимаешь и т.п., казалось бы, уместны при любом обращении на ты. Есть, однако, такие специфические условия, когда их использование приводит к комическому эффекту, например на похоронах:
Спи спокойно, дорогой товарищ! Память о тебе, видишь ли, надолго сохранится в наших сердцах. Понял, нет?
Некоторые синтаксические конструкции предполагают множественное число входящего в них существительного, которое лишь в шутку может быть заменено на единственное:
При Александре I в официальных придворных объявлениях приглашались на приемы люди таких-то званий, а также знатные особы обоего пола. Жуковский не имел определенного звания по службе при дворе. Он шутил, что в торжественно-праздничные дни и дни придворных выходов он был знатною особою обоего пола (Русский литературный анекдот).
Глаголы, обозначающие физические действия конкретных существ (бежать, идти, гулять), неохотно сочетаются с обозначениями географических единиц, и чем крупнее единица, тем сильнее ощущается необычность:
Но папочка и мамочка уснули вечерком,
А Танечка и Ванечка - в Африку бегом [.]
Вдоль по Африке гуляют,
Фиги-финики срывают (К. Чуковский. Бармалей).
Стилистика. Комическое впечатление производит использование специальной терминологии - спортивной, военной, научно-технической и т.п. при описании обычных бытовых ситуаций:
На свадьбе спортсмена женщина обращается к молодому человеку:
Простите, это Вы жених?
Нет, я выбыл в четвертьфинале.
Эй, славяне, что с Кубани, / С Дона, с Волги, с Иртыша, / Занимай высоты в бане, / Закрепляйся не спеша! (А. Твардовский. Василий Теркин)
[Признание в любви студента-математика]: Наташа, родная, желанная! / Изранил меня треугольник страстей / Заела любовь многогранная (М. Исаковский. Формула любви).
Комический эффект может создаваться пародированием особенностей стиля:
С богатой добычей вернулся в родное стойбище охотник Черттезнаев. Каково же было удивление 60-летнего охотника, когда оказалось, что мех двух убитых им лисиц - искусственный! Это уже не первый случай отстрела в Якутии лисиц с искусственным мехом ("Литературная газета", 13-я страница).
Большой комический заряд содержится в так называемой макаронической речи, где смешиваются слова и формы из разных языков, ср.:
Ардальон Панкратьевич (нос свеклой, глаза - тусклые) вошел в палату и (кислым голосом):
Мать, поднеси чарочку.
Ардальоновы девы всполохнулись, закивали туловищами, учиняли политес с конверзационом:
Пуркуа, фатер, спозаранку водку хлещете? (А. Флит, пародия на Петра I А. Толстого).
Комический эффект создается здесь смешением трех языков - русского (просторечного-архаичного), немецкого и французского.
Многие авторы любят играть не отдельными словами или сочетаниями слов, а целыми текстами. Простое соединение двух текстов (вполне нейтральных или даже поэтически-возвышенных!) может привести к двусмысленности и производить комический эффект, как это происходит в рассказе Н. Тэффи, где совмещаются строчки из двух стихотворений Пушкина:
Пушкин. был вдохновлен нянькой на свои лучшие произведения. Вспомните, как отзывался о ней Пушкин: "Голубка дряхлая моя. голубка дряхлая моя. сокровища мои на дне твоем таятся." - Pardon, - вмешался молодой человек. - это как будто к чернильнице.
Прагматика. Существуют общие закономерности общения, которыми должны руководствоваться все говорящие, на каком бы языке они ни говорили. Один из этих постулатов - постулат информативности ("Сообщай что-то новое"). Пушкин, нарушая его, добивается комического эффекта в следующем (совершенно неинформативном) обращении к Павлу Вяземскому: Душа моя Павел, / Держись моих правил: / Люби то-то, то-то, / Не делай того-то. / Кажись, это ясно. / Прощай, мой прекрасный.
Другой постулат - постулат истинности или искренности ("Говори правду"). Его нарушение также необычно, а иногда может привести к недоразумению. Вспомним сцену, когда Буратино с котом Базилио и лисой Алисой приходят в харчевню:
Хозяин харчевни выскочил навстречу гостям <. >
Не мешало бы нам перекусить хоть сухой корочкой, - сказала лиса.
Хоть коркой хлеба угостили бы, - повторил кот <. >
Эй, хозяин, - важно сказал Буратино, - дайте нам три корочки хлеба.
Веселенький, остроумненький Буратино шутит с вами, хозяин, - захихикала лиса.
Между тем Буратино не шутил, он строго следовал постулату истинности (искренности). Он не учел, что Кот и Лиса (как и все мы) склонны преувеличивать (или преуменьшать), ср.: Миллион раз тебе говорил.; Можно тебя на секундочку? Мы привыкли к подобным неточностям, преувеличениям, а Буратино - пока нет.
Еще один пример нарушения постулата истинности для создания комического эффекта: Цыганята бегают, грязные - смотреть страшно. Взять такого цыганенка, помыть его мылом, и он тут же помирает, не может вытерпеть чистоты (А. Толстой. Похождение Невзорова, или Ибикус).
Нередко в языковой игре используются особенности разных типов речевых актов (таких, как утверждения, просьбы, вопросы и т.д.). Иногда один тип речевого акта "маскируется" под другой: просьба в виде вопроса (Вы не могли бы подать мне соль?) и т.д. Вот анекдот, обыгрывающий это явление:
Экскурсовод: "Если бы уважаемые дамы минутку помолчали, мы услышали бы ужасающий рев Ниагарского водопада". Просьба помолчать (с элементами упрека) - излагается в виде предположения.
Могут обыгрываться также так называемые коммуникативные неудачи (результат разного понимания цели высказывания):
Врач - пациентке: "Раздевайтесь!" - "А вы, доктор?"
Языковая игра обладает многими признаками, характерными для игры вообще. Как и категория игры, словесная игра создает особую, условную модель действительности. Так человечество все снова и снова творит свое выражение бытия, второй, вымышленный мир рядом с миром природы. В любом текстовом пространстве условная модель проявляется в двойном языковом коде, которым благодаря словесной игре и автор, и реципиент пользуются, переходя с эксплицитного способа выражения восприятия смысла на имплиицитный и наоборот, что и определяет обоих как Homo ludens. Кроме того, языковой игре так же присуща особая красота, в ней есть своеобразный ритм и гармония . Словесная игра живет по определенным правилам, которые принимают две играющие стороны: автор игры и ее реципиент, который в процессе отгадывания смыслов становится соавтором данного коммуникативного процесса. Но, что касается правил конструирования языковой игры, то они могут как свободно устанавливаться, так и нарушаться. Причем, смысла в акте разрушения некоего авторского построения здесь не меньше, чем в акте созидания, а творческий эффект при этом бывает даже значительнее. Языковая игра наряду с понятием игры зачастую содержит в себе некий секрет, тайну. Этот постулат находит отражение в маскировочной функции, выполняемой языковой игрой. Ведь согласно 3. Фрейду, языковая игра как бы скрывает неприличное, запретное, циничное, абсурдное . И, наконец, языковая игра дает удовлетворение. Адресат получает эстетическое удовольствие от разгадывания элементов словесной игры, которое определяется Р. Бартом удовольствием от "сложности означивания". Тем самым повышается собственная самооценка реципиента. При этом играющий говорит об удовольствии от игры, на самом же деле это есть удовольствие от самого себя с помощью игры. А так как человек является неутомимым искателем удовольствия, то это свойство наиболее привлекает внимание реципиента к феномену языковой игры. Как и сам феномен игры, языковая игра не преследует конкретных практических целей, кроме удовольствия и ухода от скуки. Причем, именно это свойство называется философом Ж. - Ф. Лиотаром как одно из основных. Подтверждение тому - народная речь или литература, где беспрерывное выдумывание оборотов, слов и смыслов доставляет большую радость, при этом развивая язык . Причем, удовольствие от игры получает не только реципиент, но и сам автор, который с помощью средств языковой игры добивается эффекта предельного заострения и уточнения смысла. Отсутствие цели порождает отсутствие заранее известного спланированного целью результата, что придает игре динамизм, превращая ее в бесконечный процесс и заключая ее смысл не в конечном итоге, а в самом движении.
Языковая игра помимо следования определенным целям, реализует и конкретные функции. Среди них:
эстетическая функция, заключающаяся в сознательном стремлении испытать самому и вызвать у реципиентов чувство прекрасного самой формой речи;
гностическая функция, направленная на порождение новой модели мира путем пересоздания уже существующего языкового материала;
гедонистическая функция, ее суть - в развлечении реципиента необычной формой речи;
прагматическая функция, нацеленная на привлечение внимания к оригинальной форме речи;
выразительная функция служит более образной, а, соответственно, и более тонкой передаче мысли;
изобразительная функция помогает наглядно воссоздать ситуацию говорения, а также каким-либо образом охарактеризовать человека, чьи слова передаются;
изредка исследователями выделяется поэтическая функция языковой игры.
Вот как обосновывают такую позицию авторы монографии, посвященной проблемам русской разговорной речи: "Играя, говорящий большое внимание обращает на форму речи, а устремленность на сообщение как таковое и есть характернейшая черта поэтической функции языка. Таким образом, игровая функция языка - это один из частных видов поэтической функции" ;
маскировочная функция, надевающая "маску" пристойности, благоразумия и логики на любой скабрезный, циничный или даже абсурдный текст.
Многие лингвисты рассматривают языковую игру как "особый вид речетворческой семиотической деятельности" . Как и всякая игра, она осуществляется по правилам, к которым относятся:
1) наличие участников игры - производителя и получателя речи;
2) наличие игрового материала - языковых средств, используемых автором и воспринимаемых реципиентом речи;
3) наличие условий игры;
4) знакомство участников с этими условиями;
5) поведение участников, соответствующее условиям и правилам.
"Под условием языковой игры, касающемся поведения ее участников, понимается обязательное использование в процессе языковой игры такого вида ментальной деятельности, при котором производитель речи апеллирует к презумптивным знаниям получателя и "подталкивает" его к установлению умозаключения, в качестве посылок которого выступает вербализованный текст и невербализованные пресуппозиции - фонд общих знаний производителя и получателя речи" . При этом следует отметить непреложность правил или условий языковой игры, даже малейшее уклонение от них означает попытку выхода из игры.
«Языковые игры» – ключевое понятие философии позднего Витгенштейна. Как же возникла идея языковых игр и в чем ее суть? В «Логико-философском трактате» Л.Витгенштейна (1921) представлен анализ вопроса о том, как соотносятся язык и мир, высказывание и конкретный факт. Он считал, что в языке из имен объектов и имен отношений между объектами мы создаем элементарные высказывания, или картины простейших ситуаций (которые, в свою очередь, есть не что иное, как наблюдаемые нами конфигурации объектов мира). Сложными высказываниями, соответственно, отображаются картины комплексных ситуаций. Результатом этого становится совокупность истинных высказываний о мире, или языковая картина мира .
Впоследствии Витгенштейна стал интересовать не столько результат употребления языка (некая «итоговая» картина мира), сколько сама работа языковой системы – языковая игра.
В понятии языковая игра заложено представление о существующих и потенциально возможных способах употребления языков, о различном характере языковых практик. Результатом различных языковых игр становится и различная языковая картина мира. Языковая игра, по Витгенштейну, начинается в тот момент, когда мы сформулировали для себя вопрос: для чего мы употребляем этот знак / последовательность знаков / текст?
Для самого Витгенштейна языковые игры были неразрывно связаны с практикой обучения, с собственным учительским опытом. Он пришел к выводу: постоянно стоит задумываться над тем, при каких обстоятельствах мы применяем то или иное слово, выражение, как учить языку детей, как они его усваивают. Таким образом, практика преподавания языка оказалась связанной с философским прагматизмом: следует принимать во внимание не только структуру языковой картины мира, но и деятельность субъекта по ее созданию.
В «Коричневой книге» Витгенштейн вводит примеры игр-коммуникаций . Образом всей языковой системы становится ящик с инструментами. Примерами простейших игр-коммуникаций являются следующие: указать на предмет посредством процесса номинации объектов; выделить конкретный объект из класса подобных объектов; локализовать объект относительно говорящего, точки времени и пространства; задать вопрос об объекте с целью получения необходимой информации и т.д. Витгенштейн показывает, что живой, работающий язык необычайно сложен и включает в себя множество взаимосвязанных игр.
В основу понятия языковой игры положена аналогия между поведением людей в играх как таковых и в разных системах реального действия , в которые вплетен язык. И там и тут предполагается заранее выработанный комплекс правил , составляющих некий «устав» игры. Этими правилами задаются возможные для той или иной игры комбинации ходов или действий. Ведь игра без правил – не игра: резкое изменение правил способно ее парализовать. Первоначально понятие языковой игры у Витгенштейна связано с функциями языка и с инвариантными способами его употребления. В таком понимании игра – это игра по правилам языковой системы, с абсолютным сохранением ее кода . Вместе с тем правила любой игры, включая языковую, заданы не с абсолютной жесткостью, поскольку игра предусматривает момент варьирования и творчества субъекта. Языковая игра не может состояться, если система действий говорящего подчинена слишком жестким правилам.
Таким образом, под языковыми играми понимаются модели (образцы, типы) работы языка, возможность варьирования его функций. Для порождения речевой практики говорящему демонстрируют ее элементарные образцы . Далее на этой основе происходит порождение структурно более сложных и в большей степени самостоятельных речевых конструкций. Таким образом, идея языковой игры предполагает, что практика языка – процесс нестатичный, подобный исполнению музыки, сценическому действию, спортивным и иным играм, и потому динамичный, живущий лишь в действии, в практике коммуникации. Витгенштейн подчеркивал: знаки как нечто «вещественное» (в звуковом, письменном, печатном виде) мертвы, но жизнь знаку дает его применение, использование ! Отсюда и прагматический подход к определению значения знака: значение знака как его употребление. Истинная жизнь языка есть языковая игра .
Впоследствии у Витгенштейна языковая игра по правилам языка (с сохранением его кода) начинает соотноситься с игрой по правилам самого языкового субъекта, который пытается выразить не выразимое в языке, обнаружить скрытый потенциал языковой системы (примером такой игры становится выработка индивидуального художественного стиля ). В концепции позднего Витгенштейна понятие языковой игры трансформируется в представление об игре как форме жизни . Язык есть набор «жизненных игр»: рассказывая, спрашивая, воспринимая речь другого, мы принимаем непосредственное участие в коммуникации, говоря о прошлом – «воскрешаем» его, говоря о будущем – делаем его доступным уже сейчас, а называя нечто – создаем это нечто для мира.
Понятие игры соотносимо не только с речевой практикой отдельного субъекта (порождение высказывания, обучение своему / иностранному языку ). Оборотной стороной употребления языка является процесс интерпретации знаков. Интерпретация как выявление значений и смыслов также включается в практику языковых игр субъекта. Здесь можно отметить, что совершенно особое место в опыте Витгенштейна занимают игровые прояснения философских (и околофилософских) формул и слов, в которых скрыто множество смысловых оттенков. Философская терминология таит в себе постоянную опасность ничем не обоснованной интерпретации, и «расшифровку» такого языка Витгенштейн правомерно приравнивал к процессу игры с высказыванием.
Примером игр внутри самого языка является его функционально-стилистическое разделение на несколько сфер (функциональных стилей, профессиональных языков). Создание искусственных языков – также игра в конструирование знаковых систем.
Таким образом, живя в языке, субъект всю жизнь играет в различные языковые игры – переходит от одной речевой практики к другой. Порождая бесчисленное количество вариантов речевых практик, человек при этом действует в рамках предуготованных системой языка возможностей, в рамках потенциала своего языка. Мир задан структурой языка, при этом язык не является нейтральным инструментом отображения.
Культура также функционирует и развивается в процессе множественных игр, в качестве элементов которой используются уже тексты. Вот лишь некоторые примеры игр, посредством которых происходит становление культурного пространства:
o в постмодернизме происходит игра автора с предшествующим корпусом текстов, игра автора с создаваемым текстом, игра автора с читателем. Читатель тоже выступает полноправным участником игры: в процессе интерпретации он создает смыслы и вносит их в текст. Так актуализируется идея Ж.Деррида о децентрированности текста – отсутствии у него заданного спектра значений и каких-либо «окончательных» интерпретаций;
o в искусстве реальность (изображаемый мир) выступает референтом только в очень ограниченной степени: принимаемый в тексте семиотический способ и форма отображения всегда создают определенный вариант возможного видения реальности – возможный мир;
o поскольку тексты создаются на языках любой природы, понятие игры применимо и к невербальной языковой практике. Так, архитектура в эпоху барокко играла пространством, в котором прямые соседствовали с кривыми, упорядоченность с вихреобразностью, где пропорции интерьеров изменялись рядами зеркал: барочная анфилада помещений «заканчивалась» зеркалом, создавая впечатление распахнутой перед зрителем бесконечности;
o примерами игр в культуре выступают случаи фальсификации, отношения между текстами в пространстве гипертекста и др.
Все множественные варианты игр с языками и текстами имеют единую семиотическую природ у: любая игра заключается в создании нового знака в процессе отображения предшествующего.
В работе "Философские исследования" Витгенштейн предложил принципиально новый подход к анализу языка. Необходимо отметить, что для Витгенштейна не существовало соссюровской оппозиции "язык/речь", или, скорее, данное различие для него не было концептуальным. В "Философских исследованиях" Витгенштейн пытался перейти к анализу прагматического, деятельностного аспекта языка, то есть языка в его реальном употреблении, отказавшись от анализа его сущностной природы. Данный подход можно было реализовать только предложив новый, принципиально иной метод. В основу этого подхода и легло то, что стало известным как концепция "языковых игр".
Применение данного метода привело к своеобразному изложению концепции языка. Для Витгенштейна существует некая реальность, которую он может называть то языковой деятельностью, то практикой языка, то языком.
Витгенштейн работает не с языком в целом, не с классом знаков или набором лингвистических и грамматических категорий, а с одним или несколькими высказываниями или предложениями в ситуации их реального употребления. То есть Витгенштейн рассматривает не язык как знаковую структуру, используемую в целях коммуникации, а язык в его деятельностном аспекте, то есть высказывания, включенные в определенный контекст их употребления. Это является очень важным моментом: говоря о языке, Витгенштейн основное внимание уделяет рассмотрению применения высказываний, или словоупотреблению.
Ключевым термином, введенным в рассмотрение Витгенштейном, является термин "языковая игра". Языковой игрой он называет единое целое: язык и действия, с которыми он переплетен. Однако он даёт такое пояснение: "Весь процесс употребления слов в языке можно представить и в качестве одной из тех игр, с помощью которых дети овладевают родным языком. Я буду называть эти игры "языковыми играми" и говорить иногда о некотором примитивном языке как о языковой игре". Это пояснение несколько противоречит определению, поскольку языковая игра в пояснении отождествляется с языком, хотя и с примитивным. В этом определении понятие языковой игры шире, чем понятие язык, поскольку включает в себя деятельностную составляющую, которую Витгенштейн выносит за рамки языковой структуры. Причиной этого служит тот факт, что в ранних своих работах Витгенштейн придерживался аналитической теории языка, где язык противопоставлялся картине мира и рассматривался лишь как система знаков.
Перечисляя примеры возможных языковых игр, Витгенштейн пытается показать, что, во-первых, нельзя завершить их перечень, то есть они неисчислимы по природе, и, во-вторых, нет такого формального критерия, согласно которому можно отделить функцию одного высказывания от функции другого и, таким образом, одну языковую игру от другой. Сам Витгенштейн не только не приводит основания для классификации, но и не проводит ее, что естественно, если учесть, что типов высказываний "бесчисленное множество". Его указание на "виды употребления" говорит, скорее, о том, что вид высказывания определяется его функцией в речевой деятельности. Одно и то же выражение, построенное по одним и тем же грамматическим правилам, может, в зависимости от контекста его употребления, приобретать разную модальность, выполняя, таким образом, различные функции в разных языковых играх. Именно этот факт, по мнению Витгенштейна, препятствует "исчислению высказываний", то есть установлению перечня их модальностей и проведению их классификации, что делает путь формализации языковой игры если не тупиковым, то уводящим от смысла концепции Витгенштейна. Говоря о неисчислимости типов предложения в реальной языковой практике (в отличие от грамматической исчислимости), Витгенштейн отмечает, что данная множественность неустойчива и демонстрирует свою постоянную изменчивость.
Кроме того, Витгенштейн отмечал возможности полифункционального использования не только отдельного высказывания, но и некой более сложной коммуникативной структуры, то есть некой отдельной языковой игры, которая может включаться в более сложную языковую игру, но с другими целями: "Языковую игру доклада можно повернуть так, что сообщение расскажет слушателю не о своем предмете, а о докладывающем. Так происходит, например, когда учитель экзаменует ученика".
Особенность концепции языковых игр состоит в том, что ее применение подразумевает и рассмотрение данного понятия, и применение соответствующего метода. Таким образом, можно выделить два аспекта. О первом - о предмете - Витгенштейн говорит прямо, давая попытки определений и приводя примеры простейших языковых игр, показывая, что та или иная языковая игра - модель реальной языково-прагматической ситуации. Со вторым аспектом (то есть рассмотрение "языковых игр" как метода построения новой концепции языка) вопрос представляется более сложным. Витгенштейн нигде не говорит о своих глобальных задачах построения новой теории языка, подобно тому, что и в обычной речевой деятельности редко говорится о ее целях. Он просто приводит примеры различных языковых игр, предлагая принять в них участие, наблюдать за тем, как они разыгрываются. То есть языковая игра становится конструкцией, методологическим приемом, позволяющим моделировать ту или иную ситуацию применения речевой деятельности.
Понятие языковых игр, судя по замыслу Витгенштейна, оказывается универсальным, то есть применимым к любому виду речевой деятельности. Это, в свою очередь, позволяет сделать вывод об изоморфности большинства форм речевой практики (за исключением снов, бреда, психоаналитического сеанса, не имеющих коммуникативного характера, по крайней мере, в традиционном понимании коммуникации).
Витгенштейн, введя понятие "языковых игр" в рассмотрение, тут же начинает его использовать, приводя примеры конкретных языковых игр различной сложности, не упоминая о комплексе и характере задач, стоящих перед ним. Особенность метода Витгенштейна состоит в том, что он, рассматривая ту или иную конкретную языковую игру, демонстрирует нам возможности данного понятия прояснить нечто о языковой деятельности в целом.
Витгенштейн никакого анализа той или иной языковой игры не проводит и не прилагает усилий для попыток проведения анализа общих закономерностей языковых игр. Причиной этого факта является понимание Витгенштейном принципиальной разнородности коммуникативных практик, объединенных термином "языковые игры", что приводит к невозможности выработки как единого метода их анализа, так и к отсутствию необходимости формального анализа того или иного класса языковых игр.
Витгенштейн настаивает на возможности высказывания в разных языковых формах (или, точнее, вариативности лингвистических форм) одних и тех же функциональных выражений (функций). Идея Витгенштейна о независимости функции высказывания от его грамматической формы ставит Витгенштейна вне современных ему лингвистических традиций. Витгенштейн тем самым отвергает традиционное понимание грамматики, синтаксического измерения языка. "Грамматика не говорит нам, как должен быть построен язык, чтобы выполнять свою задачу, воздействовать на людей тем или иным образом. Она только описывает, но никоим образом не объясняет употребление знаков".
Несмотря на спорность данного подхода, отвергающего необходимость вводить грамматический аспект в анализ языка, Витгенштейну удалось обойти одну из важнейших проблем традиционной теории языка: устанавливать связь грамматических (синтаксических) структур и структур семантических, то есть смыслообразующих, то есть решать проблему значения.
ГЛАВА I. ФИЛОСОФСКИЕ И ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ КОНЦЕПЦИИ «ЯЗЫКОВЫХ ИГР».
1. Философское осмысление понятия «языковой игры» в работах Л. Витгенштейна.
2. Проблема правилосообразной деятельности: философские основания и лингвистические следствия.
3. Проблема достоверности Витгенштейна как основание «языковой игры» М. Хайдеггера.
4. Практика «языковых игр» в философских работах Л. Витгенштейна.
5. Методологические принципы философского языкового мышления.
6. Тексты, возникающие в ходе «языковой игры».
Выводы по главе 1.
ГЛАВА 2. ФИЛОСОФИЯ КАК «ЯЗЫКОВАЯ ИГРА»: ФИЛОСОФСКИЕ
И ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ.
1. «Игра» мысли и языка в текстах М. Хайдеггера.
2. Новообразования как основной приём «языковой игры» М. Хайдеггера.
2.1. Структурные характеристики новообразованных слов.
2.1.1. Вводные замечания.
2.1.2. Сложные существительные.
2.1.3. Существительные, образованные с помощью аффиксов.
2.1.4. Глагольные образования.
2.1.5. Новообразованные прилагательные и другие части речи.
2.2. Смысловые стратегии «языковой игры» новообразованными словами
3. Синтаксические «языковые игры» М. Хайдеггера.
4. Стилистические параметры «языковой игры».
Выводы по главе 2.
Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Бредихин, Сергей Николаевич
Данная работа посвящена феномену «языковой игры» и текстам, возникающим в ходе её (философским текстам). Мы не включаем в объект исследования другие тексты, например, художественные и т.д., поскольку диссертация по замыслу должна показать не исследование наличия неузуальных образований в речи, а раскрыть концепцию теории «языковой игры», и объяснить языковые способы и средства, служащие для функционирования и развития философии как особого знания о всеобщих закономерностях бытия, мышления человека, мира смыслов и содержаний.
Выбор темы диссертации обусловлен актуальностью проблемы, которая определяется как внутрилингвистическими, так и внелингвистическими причинами.
В лингвистике есть предметная область, которая практически не изучена. На данный момент существует довольно много работ по языку Мартина Хайдеггера (Не1ёе§§ег88ргасИе), но ни одна из них не ориентируется на теорию «языковой игры». Сама же концепция «языковой игры» обсуждается лишь в рамках аналитической философии. Существует несколько работ по проблемам достоверности и коммуникации в контексте этой теории - эти исследования кратко характеризуются в данной диссертации. Во всех терминологических словарях, глоссариях и специальных исследованиях по языку и терминологии философов, рассматриваемые случаи, противоречащие правилам, анализируются только с философской точки зрения, но не даётся их лингвистического анализа. В связи с таким состоянием исследования библиографический список данной работы содержит большое количество философских работ.
В настоящем диссертационном исследовании делается попытка преодолеть указанный «разрыв» между философским и лингвистическим модусами рассмотрения проблемы.
Обратиться к рассмотрению философского языкового мышления Людвига Витгенштейна и Мартина Хайдеггера в рамках одной диссертационной работы нас заставляет следующее обстоятельство.
Философское творчество позднего Л. Витгенштейна представляет собой разработку методологических оснований феномена «языковой игры», которые изложены не в виде некоторой теории, а методологически выявляются в самом философском тексте через постоянное «прояснение», переинтерпретацию рассматриваемых понятий. Философия Л. Витгенштейна, таким образом, есть «языковая игра» в действии.
Мартин Хайдеггер, со своей стороны, является новатором в отношении философского языка, о чем свидетельствует его способ языкового мышления, наиболее ярко проявляющийся в так называемых хайдеггеризмах - особого рода новообразованиях, служащих выражению философской мысли. Технический язык философии М. Хайдеггера представляет собой квинтэссенцию «языковой игры» - философскую «языковую игру» в действии. Но, если Витгенштейн обсуждает «языковую игру», постоянно переинтерпретируя это понятие, то М. Хайдеггер осуществляет «языковую игру» на значительно более обширном «концептуальном материале», и тогда языковое мышление посредством, например, экзистенциалей оказывается выражением «языковой игры» в ее наиболее явном виде.
В основу понятия «языковой игры» положена аналогия между поведением людей в играх как таковых и в разных системах реального действия, в которые вплетен язык. Как известно, среди назначений идеи игры Л. Витгенштейн указывает доведение до сознания читателей необычайное многообразие инструментов языка (типов слов, предложений и др.) и способов их применения, что должно расшатать укорененное в сознании представление о том, что язык всегда работает одинаково и служит одной и той же цели.
Восприятие жизни и действительности как игры издревле присуще человеческому сознанию. Уже в Ригведе творение мира интерпретировалось как игра бога Брахмы - акт творения ассоциировался с игрой. Язык (речь) тоже традиционно может интерпретироваться как игра: «Дух, формирующий язык, всякий раз перепрыгивает играючи с уровня материального на уровень мысли. За каждым выражением абстрактного понятия прячется образ, метафора, а в каждой метафоре скрыта игра слов. Так человечество все снова и снова творит свое выражение бытия, рядом с миром природы - свой второй, измышленный мир» (Хейзинга 1992, 17).
Игрой в широком смысле можно считать всякое творчество. Во все времена поэты и писатели «играли» со словом. Но если, например, в XIX веке тексты строились по принципу парадокса, не нарушая при этом грамматических форм и структурных компонентов предложения (Эдвард Лир, Льюис Кэрролл, Козьма Прутков и др.), то в начале XX века игра со словом породила философию на грани понимаемого (Велемир Хлебников, Игорь Северянин, Алексей Крученых, Даниил Хармс) и язык абсурда.
В общую теорию игр входят такие понятия, как спортивные игры, любовные игры, компьютерные игры, общественные игры; понятие "лингвистическая игра" является одной из составляющих этой теории. В лингвистике предметом изучения «языковая игра» становится сравнительно недавно. Так, на основе теории ассоциативного потенциала слова Т.А. Гридина рассматривает операциональные приемы и механизмы «языковой игры» и предлагает, вслед за Е.А. Земской, классификацию «игрем» по форме; по содержанию; по форме и содержанию. Основой этой классификации являются окказиональные образования, представляющие собой не узуальные, не соответствующие общепринятому употреблению лексические единицы. «Языковая игра» строится по принципу намеренного использования отклоняющихся от нормы и осознаваемых на фоне системы и нормы явлений: «Языковая игра» порождает иные, чем в узусе и норме, средства выражения определенного содержания или объективирует новое содержание при сохранении или изменении старой формы» (Гридина, 1996, 7). «Языковая игра», таким образом, размывает границу между «языком» и «речью», точнее, между кодифицированным литературным языком и разговорной речью. Она вскрывает пограничные, парадоксальные случаи бытования (функционирования) языкового знака.
При описании формы слова Л.В. Щерба, в частности, писал: «Здесь, как и везде в языке (в фонетике, в «грамматике» и в словаре), надо помнить, что ясны лишь крайние случаи. Промежуточные же в самом первоисточнике - в сознании говорящих - оказываются колеблющимися, неопределенными. Однако это-то неясное и колеблющееся и должно больше всего привлекать внимание лингвиста, так как здесь именно и подготовляются те факты, которые потом фигурируют в исторических грамматиках, иначе говоря, так как здесь мы присутствуем при эволюции языка» (Щерба 1975, 64).
В современной лингвистике при «заведомо неправильном употреблении слов для выявления закономерностей и правил функционирования языка» (Щерба), а также при изучении периферийных языковых явлений все чаще используется понятие «языковой эксперимент». Н. Д. Арутюнова в своей статье «Аномалии и язык» определяет «последовательность действия отклонений от нормы, которая берет свое начало в области восприятия мира, поставляющего данные для коммуникации, проходит через сферу общения, отлагается в лексической, словообразовательной и синтаксической семантике и завершается в словесном творчестве» (Арутюнова 1987). Автор оперирует понятиями «нормы» и «антинормы» в языке, рассматривает концептуальные поля для каждого из этих понятий. Поле нормативности, например, соотносится с концептами обыденности, ординарности, предсказуемости, привычности и т. п. Поле антинормы имеет, соответственно, противоположные значения. Исследователь также отмечает полезность аномальных явлений для описания системы языка в целом.
Прием отстранения, которым так широко пользуются в литературоведении для осознания и исследования нормативных явлений, в лингвистике приобрел статус «языковой игры», языкового эксперимента. «Экспериментами над языком занимаются все: поэты, писатели, остряки и лингвисты. Удачный эксперимент указывает на скрытые резервы языка, неудачный - на их пределы. Известно, сколь неоценимую услугу оказывают языковедам отрицательные факты» (Арутюнова 1987, 6).
Ю.Д. Апресян в своей работе «Языковые аномалии: типы и функции» (1990) дает классификацию языковых аномалий и выделяет среди них намеренные авторские и экспериментальные. Авторские аномалии наиболее хорошо изучены. Они используются, прежде всего, как выразительное средство, в частности, как средство «языковой игры» (к ним относятся многие стилистические фигуры и приемы, включая метафору, оксюморон и некоторые виды каламбуров). Автор статьи подчеркивает, что в стилистических целях можно «совершить насилие практически над любым правилом языка, каким бы строгим оно ни было». Что касается экспериментальных аномалий, которые используются в лингвистике, то, по классификации Ю.Д. Апресяна, они-то и являются «насилием» над правилами языка, но создаются намеренно с целью получения нового знания о языке.
Понятие «эксперимент» можно соотнести с понятием «игра» по признаку обязательности условий проведения и воспроизведения (повторяемости, многократности). По определению, даваемому И. Хейзингой в его работе «Homo ludens», игра обладает следующими признаками: игра свободна, значима, временно и пространственно ограничена, повторяема (воспроизводима), подчинена определенным условиям (правилам) и азартна (Хейзинга, 1992). В современной культуре понятия игры и эксперимента тесно переплетаются.
Философское понимание феномена «языковой игры» связывают с именем Людвига Витгенштейна, впервые поднявшего эту проблему в рамках аналитической философии. Для последней характерно то, что исследование всех философских проблем осуществляется путём анализа языка.
В исканиях Витгенштейна различают два периода в соответствии с двумя его важнейшими работами: «Логико-философским трактатом» (1921) и
Философскими исследованиями» (1953). Понятие «языковая игра» рассматривается в «Философских исследованиях».
Язык в «Философских исследованиях» уже не представляется Витгенштейну обособленным от мира, противостоящим ему логическим «зеркалом». Он вплетён в многообразные «формы жизни», реализует себя в речевых актах. Приёмы «высвечивания» языка («языковые игры») Витгенштейн «показывает» в их действии. Философия, тем самым, сближается с герменевтикой как прояснением языковых механизмов в образовании смысла. Эти идеи Витгенштейна стали лейтмотивом «лингвистической» ветви аналитического движения.
Что же понимается под «языковой игрой»? Уже Ф. де Соссюр сравнивал язык с игрой в шахматы. Но в витгенштейновском понимании «языковая игра» - это не то, что делают люди, когда хотят развлечься. Витгенштейн представляет весь язык в целом совокупностью «языковых игр». В «Философских исследованиях» он размышляет: «Сколько же существует типов предложения? Скажем, утверждение, вопрос, повеление? - Имеется бесчисленное множество таких типов - бесконечно разнообразны виды употребления всего того, что мы называем «знаками», «словами», «предложениями». И эта множественность не представляет собой чего-то устойчивого, наоборот, возникают новые типы языков, или, можно сказать, новые «языковые игры», старые устаревают и забываются.» (РИ 23). Представить себе всё многообразие «языковых игр» можно на подобных примерах: «отдавать приказы или выполнять их; описывать внешний вид предмета или его размеры; изготавливать предмет по его описанию (чертежу); информировать о событии; размышлять о событии; выдвигать и проверять гипотезу; представлять результаты некоторого эксперимента в таблицах и диаграммах; сочинять рассказ и читать его; играть в театре; распевать хороводные песни; разгадывать загадки; острить; рассказывать забавные истории; решать арифметические задачи; переводить с одного языка на другой; просить, благодарить, проклинать, приветствовать, молить» (Р1123).
Концепция языка как «языковых игр» повлияла в лингвистике, в первую очередь, на теорию речевых актов (равно как, впрочем, и на лингвистическую апологетику, лингвистическую терапию, философию вымысла, семантику возможных миров, концепцию семантических примитивов).
По Витгенштейну, «языковые игры» - это формы самой жизни; не только язык, а сама реальность, которую мы воспринимаем только через призму языка, является совокупностью «языковых игр». Человек встает утром по звонку будильника, кипятит воду, ест определённую пищу из определенной посуды, пишет себе задание на день, слушает радио или смотрит телевизор, читает газету, гладит собаку и разговаривает с ней, ругает правительство, едет в троллейбусе, опаздывает на работу. Все это - «языковые игры». Вся человеческая жизнь - совокупность «языковых игр».
Витгенштейн пишет: «Не принимая во внимание многообразие языковых игр, ты, вероятно, будешь склонен задавать вопросы типа: «Что такое вопрос?» - является ли он констатацией моего незнания того-то или же констатацией моего желания, чтобы другой человек сообщил мне о.? Или же это описание моего состояния неуверенности? - А призыв «Помогите!» тоже такое описание? Подумай над тем, сколь различные вещи называются «описанием»: описание положения тела в пространственных координатах, описание выражения лица, описание тактильных ощущений, описание настроения. Конечно, можно заменить обычную форму вопроса утверждением или описанием типа «Я хочу узнать.» или же «Я сомневаюсь, что.» - но от этого не сближаются друг с другом различные языковые игры.» (Ри 24).
Как известно, Витгенштейн проявлял бесконечную изобретательность в варьировании «языковых игр». Скажем, человек во время прогулки рассказывает нам о каких-то случаях своей жизни. Это - определенная «языковая игра». Но характер ее совершенно меняется, если к этому добавить, что все произошедшее с этим человеком было во сне. Ведь рассказ о сновидении - совсем иная «языковая игра» (см.: РИ, 184). Используется и такое изменение контекста: представляется, что фразы, произносимые в реальных ситуациях, звучат на театральной сцене, в спектакле. Понятно, что они приобретают совсем иной характер. А вот еще один из многочисленных примеров: «языковая игра» доклада, сообщения. В обычных случаях она предполагает повествование о чем-то, передачу какой-то информации о тех или иных реалиях. Но игре можно дать и иной поворот, изменить ее смысл, при этом ничего не меняя порой в «фактуре» игры. Так, одно и то же (вроде бы) сообщение способно служить информацией не только о предмете повествования, но и о повествующем человеке. Такое бывает, например, на экзамене, когда учитель выясняет, прежде всего, знания ученика. Тут иначе акцентированы цель и средства. Целью такой игры становится добывание информации о человеке, рассказывающем или пишущем о чем-то. Сообщение же о предмете его повествования становится вторичным, подчинено основной задаче. Ведь вопрос, на который отвечает ученик, более или менее случаен и вполне может быть заменен другим вопросом. Важен уровень его знаний. В жизни, заметим, подобные повороты игры - дело довольно частое. Нетрудно представить себе разные ситуации, в которых важно не столько содержание сообщений, сколько способ их построения, эмоциональная выразительность, доходчивость рассказа (случаи показательного урока, пробной лекции, актерского мастерства и др.).
В «языковых играх» как мысленном экспериментировании отчетливо выступает та особенность витгенштейновского метода, что он позволяет искусственно придумывать неограниченное многообразие случаев, оттеняя любую нужную для исследователя сторону дела, в том числе улавливать нюансы ("тонкие оттенки поведения", как их называет Витгенштейн). Возможности свободных вариаций здесь столь же неограниченны, как и при изобретении игр в собственном смысле слова.
В «языковых играх» применяется множество условных «подстановок» -принятие одного за другое, приписывание людям или предметам самых разных ролей по условным правилам, изменение смысловой нагрузки форм поведения, жестов, фраз и т.д.
Многообразие инструментов языка наиболее ярко выявляется в философском языке, поскольку философы вынуждены расширять языковые возможности для передачи все новых смыслов.
Таким образом, объектом исследования в настоящей диссертации выступает феномен «языковой игры» и философские тексты, возникающие в результате нее.
Предметом исследования являются разнообразные языковые средства, привлекаемые для «игры» со смыслами, которые характерны для философского способа мышления.
Научная новизна настоящего исследования заключается в попытке определения предпосылок теории «языковой игры» и философского слова, воплощающего момент движения мысли, а также в системном описании «языкового мышления» философов средствами лингвистики как «языковой игры».
Теоретическую значимость нашей работы мы усматриваем в получении некоторые характеристик «языковой игры» и философского слова в контексте теории Витгенштейна, прослеживании возможных путей исследования значений слов, встречающихся в текстах, порождаемых «языковой игрой», в отношении которых традиционные методы дефиниционного и дефиниционно-компонентного анализов оказываются неработающими.
Работа может найти практическое применение в лекционных курсах по теории языка и общему языкознанию, в обучении философии на материале оригинальных текстов, а также в практике создания словарей по языку немецкой философии.
Диссертация преследует цель исследовать в рамках научного предмета лингвистики философскую «языковую игру». Для достижения поставленной цели в работе решаются следующие задачи:
1. Исследовать теоретический аспект проблемы и понимание «языковой игры» Л. Витгенштейном;
2. Проанализировать язык философии в русле концепции «языковых игр» Витгенштейна;
3. Проанализировать «приёмы» философской «языковой игры» в текстах М. Хайдеггера;
Материал исследования представляет собой двойной корпус: тексты М. Хайдеггера и словарные статьи по анализируемым философским понятиям.
Учитывая специфику слова в философском языке, принята следующая последовательность шагов герменевтико-семасиологического метода: 1. Характеризуется мышление философа в тех аспектах, которые могут быть релевантными для интерпретации словоупотреблений;
2. Значения выявленных в тексте лексических единиц сопоставляются с данными словарей с целью подтверждения, что они не имеют достаточной понятийной определённости;
3. Анализируются разнообразные языковые средства и их назначение в философской «языковой игре»;
Построение работы определенно составом исследовательских задач. Работа состоит из введения, двух глав, заключения, а также списка словарей и библиографического списка теоретических и цитируемых работ.
Результаты исследования апробированы в докладах по теме диссертации на конференциях разного уровня, а также в курсе лекций и практических занятий по теории языка в 2000 и 2001 гг.
1. Частеречная транспозиция как элемент «языковой игры» в философском тексте // Материалы всероссийской научной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных «Перспектива-2002». - Том 1. -Нальчик.-2002. - С. 39
2. Проблема следования правилу в работах Л. Витгенштейна // Вопросы германистики (выпуск 3). Сборник научных трудов. Пятигорск: Изд-во ПГЛУ. -2001.-С. 23-31
3. Особенности стиля и синтаксические черты в работах М. Хайдеггера // Некоторые проблемы грамматических категорий и семантики единиц языка. -Пятигорск: Изд-во ПГЛУ. - 2003. - С. 107 -128
4. Новообразования в текстах М. Хайдеггера в русле «языковой игры» // Некоторые проблемы грамматических категорий и семантики единиц языка. -Пятигорск: Изд-во ПГЛУ. - 2003. - С. 84 -107
Заключение научной работыдиссертация на тему ""Языковая игра" как лингвистический феномен"
Выводы по главе 2
Таким образом, рассмотренный нами материал философской «языковой игры» Мартина Хайдеггера приводит нас к следующим заключениям.
1). Свободное установление и нарушение собственных правил и предписаний является характерным приемом философской «языковой игры». Этим, заметим, собственно философская «языковая игра» отличается от игры вообще, где неукоснительное выполнение регламентирующих установок необходимо.
2). «Языковая игра» философов, которая на уровне смыслов представляет собой своеобразную «игру в бисер» со смыслами культуры, в плане структурных языковых характеристик проявляет себя многочисленными лексическими новообразованиями.
3). Морфологические характеристики анализируемых новообразованных слов обусловлены синтаксисом - контекстными употреблениями, сопровождающимися развертыванием смыслов.
4). Наиболее функциональными «нагруженными» в тексте Хайдеггера являются существительные. Они как бы «резюмируют» смыслы, разворачивающиеся в тексте посредством глаголов и прилагательных. Похожую роль выполняют и прилагательные, особенно там, где они образуются от других слов, а не являются результатом переосмысления. Глаголы играют в указанном отношении наименее значимую роль.
5). Появление новообразованных слов или же переосмысление форм слов, если они не обусловлены общими языковыми законами или звуковыми изменениями, являются для нас знаком философской «языковой игры», которая требует рефлексивной работы по интерпретации и выявлению смысловых стратегий философского текста.
6) «Языковая игра» на уровне синтаксиса обнаруживает себя разнообразными грамматическими приемами, обслуживающими формы философской мыслительной деятельности (парадокс, языковое и мыслительное движение по кругу, хайдеггеровские этимологии и др.)
7) Особая роль в «языковой игре» философа принадлежит «хайдеггеризмам».
8) Импровизационный игровой аспект в «языковой игре» Хайдеггера проявляется на всех языковых уровнях. Разнообразные «нарушения» нормы, затрагивающие опять таки все языковые уровни, в философском тексте играют роль предельного заострения смысла, которое адекватно может быть передано именно средствами «языковой игры».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Высказывание Л. Витгенштейна «Границы моего языка означают границы моего мира» как нельзя лучше выражает сверхзадачу проведенного нами исследования. Мы попытались, с одной стороны, теоретически описать концепцию «языковой игры» Витгенштейна, а, с другой, провести анализ «границ языка» одного из самых «свободных» мыслителей - Мартина Хайдеггера.
В основе понимания «языковой игры» лежит представление о ней как о процессе направленного (программирующего) ассоциативного воздействия на адресата, достигаемого при помощи различных лингвистических механизмов.
Способ мыслительной работы Хайдеггера представляет собой, по сути, «игру в бисер» со смыслами человеческого существования на основе создаваемых им самим языковых «правил». Поэтому выбор для анализа хайдеггеровских текстов, на наш взгляд, позволил наилучшим образом продемонстрировать идеи «философии в действии» самого Витгенштейна.
Отметим также, что при изложении концепции «языковой игры» Витгенштейна мы обращались лишь к тем её моментам, которые наиболее ярко способны проявиться в собственно «языковой игре» философов.
Как мы знаем, философия, в принципе, требует нестандартного отношения к передаваемым содержаниям, поскольку по определению должна вести к расширению границ познания. Логика движения философских смыслов с неизбежностью приводит к нестандартному «использованию» языковых возможностей.
При изучении проблемы «языковой игры», как её общей концепции, так и философского языка Мартина Хайдеггера, мы были поставлены перед рядом проблем разного уровня, решая которые, мы основывались на деятельностном понимании языка В. фон Гумбольдтом, на описании языка не изнутри его самого, а в тесной связи с сознанием и мышлением, культурой и духовной жизнью человека.
Прежде всего, мы определили для себя характерные моменты концепции «языковой игры» Витгенштейна. Для того чтобы наилучшим образом понять сущность данной концепции, мы, далее, показываем специфику вербализованного мышления на примере философских текстов М. Хайдеггера и представляем для этого как бы три плана: отношение текстов к общеязыковой норме, к философскому узусу, анализируем непосредственно речеязыковой узус данного философа как «языковую игру».
Отметим, однако, что в силу «популярности» философии Хайдеггера некоторые из его новообразованных слов и неузуальных оборотов в данное время вошли в сферу нормативности в немецком языке, и активно «проникают» в другие языки, поскольку употребляются философами всего мира, не являющимися носителями немецкого языка.
В целом, при анализе «языковых игр» философов мы сталкиваемся с двумя радикально различными ситуациями - со словом отрефлектированным и со словом нерефлектированным. В первом случае слово рефлектируется самим создателем «языковой игры», во втором случае этого не делается. Именно этот последний случай чаще всего присущ философским текстам.
Мыслительные акты, выражаемые философскими высказываниями, самими философами понимаются нерефлективно (т.е. на уровне «здравого смысла») и должны определяться нами. В нашем распоряжении имеется только один научный способ их определения - лингвистический. Всякое другое исследование зависит от лингвистического материала и должно на нём базироваться. Собственно научными данными или материалом может быть только лингвистический материал. Поставленная в работе цель исследовать философскую «языковую игру» в рамках научного предмета лингвистики определила использование методологического аппарата лингвистики в рамках герменевтико-семасиологического подхода.
Философский язык представляет собой попытку придания движению мысли языковой формы. Поскольку мысль философа устремлена к «схватыванию» сущности Бытия, то мышление всегда осуществляется на пределе возможностей - мыслительных и языковых. Этим и определяется тот факт, что «языковая игра» заложена в самой сути феномена философствования.
Феномен «языковой игры» чрезвычайно ярко проявляется в философских текстах, созданных М. Хайдеггером. Парадокс философского языка заключается в том, что он стремится к проявлению трансценденции, которая сама по себе в человеческом языке не нуждается. А потому философский язык и отличается такой изощрённостью, насыщенностью приёмов и ходов «языковой игры».
В философском тексте язык «подстраивается» под мысль, что размывает его собственные границы, но также демонстрирует его «дремлющие» (в языковой норме) потенции. В нашей работе мы постарались показать, как в текстах философа проявляется «языковая игра», каким образом ее приемы и механизмы «ограничивают» либо «освобождают» мышление философа.
Ориентированность Хайдеггера на использование аномальных, отклоняющихся от канона лексических единиц, намеренное моделирование словообразовательных, грамматических, синтаксических «ошибок» и их тиражирование в текстах, создают предпосылки для включения читающего в «языковую игру». Автором создается игровая ситуация, которая подразумевает ответное моделирование текста читателем.
Чтение таких текстов требует активного восприятия и соучастия, и поэтому философская «языковая игра» - это всегда проблема герменевтическая.
Доступными нам средствами мы попытались в какой-то, весьма ограниченной, мере ее решить. Полученные результаты мы подаем как положения, выносимые на защиту.
1. Методологический характер концепции «языковой игры» Витгенштейна определяет возможность «технического» отношения к языку философии и исследования средств философской «языковой игры» в рамках научного предмета лингвистики.
2. Нормативный аспект значения слова в философском тексте определяется постоянным «размыванием» значений слов, что приводит к постановке следующих вопросов: «как в принципе возможно философское языковое мышление?»; «какие языковые возможности в плане нарушения традиционных языковых норм и правил существуют для осуществления философского движения смыслов?».
3. Философское смыслопорождение приводит к созданию особого рода текстов, которые можно считать репрезентативными в отношении «языковой игры». Тексты Мартина Хайдеггера по своей сути представляют собой философскую «языковую игру», которую можно назвать «мышление на пределе языка». Традиционный для языкознания вопрос соотношения мышления и языка принимает вид: «Какими свойствами должен обладать язык для осуществления мышления, на которое ориентирован Хайдеггер?».
4. Свободное установление и нарушение собственных правил и предписаний является характерным приёмом философской «языковой игры». Морфологические характеристики новообразованных слов обусловлены синтаксисом - контекстными употреблениями, сопровождающимися развертыванием новых смыслов. «Языковая игра» на уровне синтаксиса обнаруживает себя разнообразными грамматическими приёмами, обслуживающими формы философской мыслительной деятельности.
Языковая игра» позволяет расширить возможности функционирования языкового знака и расширяет тем самым границы текста в целом. Отношение к языку, которое задается философским мышлением, ведет к расширению границ уже самого языка.
Языковая игра» активизирует скрытые потенции языка, заставляет размышлять о противоречивых, парадоксальных явлениях его функционирования. В «языковой игре» активно проявляются интенции языковой личности к переосмыслению старых форм и созданию новых. В дальнейшем представляется интересным проследить тенденции изменения немецкого языка в отношении того, будут ли они осуществляться в русле «вскрытых» Хайдеггером тенденций «нарушения» языковой нормы.
СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
SuZ) „Sein und Zeit", Tübingen 1957
WdG) „Vom Wesen des Grundes", Frankfurt a. M. 1955
КМ) „Kant und das Problem der Metaphysik", Frankfurt a. M. 1951
WiM) „Was ist Metaphysik", Frankfurt a. M. 1955
WdW) „Vom Wesen der Wahrheit", Frankfurt a. M. 1954
Denken) „Was heißt Denken", Tübingen 1954
VA) „Vorträge und Aufsätze", Pfullingen 1954
SvG) „Der Satz vom Grund", Pfullingen 1958
US) „Unterwegs zur Sprache", Pfullingen 1959
PU) „Philosophische Untersuchungen", Tübingen 1953
Список научной литературыБредихин, Сергей Николаевич, диссертация по теме "Теория языка"
1. Аверинцев С.С. Символ. // Краткая литературная энциклопедия, Т.6. М., 1971
2. Адмони В.Г. Исторический синтаксис немецкого языка. М.: Высшая школа,1963. - 335 с.
3. Анц В. Диалог Хайдеггера с традицией // Философия Мартина Хайдеггера и современность. М.: Наука, 1991. - С. 53 - 61
6. Арутюнова Н.Д. Аномалии и язык // Вопросы языкознания. 1987, № 3, с. 319
7. Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл. Логико-семантические проблемы. М., 1976
8. Арутюнова Н. Д. Типы языковых значений. Оценка. Событие. Факт. М., 1988
9. Арутюнова Н.Д. К проблеме функциональных типов лексического значения //Аспекты семантических исследований. М.: Наука, 1980. - С. 156-249
10. Аспекты семантических исследований /под ред. Н.Д. Арутюновой, А А. Уфимцевой. М.: Наука, 1980. - 356 с.
11. Ахутин A.B. Дело философии // АРХЭ: Ежегодник культуро-логического семинара / Под ред. B.C. Библера. Вып. 2. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1996.-С. 57-124
12. Ахутин A.B. Dasein (материалы к истолкованию) // Логос. № 5 - 6, 2000 (28). - С. 89 - 123
13. Баллаева Е.А. Витгенштейнова концепция мира как "микрокосмоса" // Человек. Общество. Познание. М., 1981.
14. Баллаева Е.А. Философское мировоззрение Людвига Витгенштейна: Автореф. дис.канд. филос. наук. М., 1980.
15. Бартли У. Витгенштейн // Людвиг Витгенштейн: Человек и мыслитель. - М., 1994
16. Бергсон А. Философская интуиция // Новые идеи в философии. Сб. I под ред. Н.О.Лосского и Э.Л.Радлова. Философия и ее проблемы. СПб. 1912
17. Берлянд И.Е. Игра как феномен сознания. Кемерово, "Алеф", 1992,. 1992
18. Бибихин В.В. Язык философии. М.: Изд. группа "Прогресс", 1993. - 416 с.
19. Бибихин В.В. Язык философии // Путь. № 3. - 1993а. - С. 87 - 117
20. Ван Дейк Т. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс, 1989
21. Вандриес Ж. Язык (извлечения) // Звегинцев В.А. История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях. М.: Просвещение, 1964. - Часть I
22. Васильев Л.М. Современная лингвистическая семантика, М.: Высшая школа, 1990.- 175 с.
23. Вейш Я. Учение Л.Витгенштейна и религиозная философия // Проблема человека в современной буржуазной философии. М., 1988. С. 83-87.
24. X Всесоюзная Конференция по логике, методологии и философии науки (24-26 сент. 1990 г.). Минск, 1990. Секция 10. Методология и философиягуманитарных наук. Коллоквиум "Людвиг Витгенштейн и философская мысль XX века".
25. Витгенштейн Л. О достоверности // Вопросы философии. 1991. N2. С.67-120
26. Вригт фон Г.Х. Логика и философия в XX веке - Вопросы философии, 1992, № 8
27. Вригт фон Г.Х. Объяснение и понимание // Г-Х. фон Вригт. Логико-философские исследования. Избранные труды. М.: Прогресс, 1986. - С.75-241
28. Вяккерева С.Д. Особенности взаимодействия философских культур (на примере диалога французского гегелеведения XX в. с Гегелем) // Диалектика и культура. Тезисы докладов межвузовской научной конференции. Пермь, 1995. -С. 127-129
29. Гадамер Х.Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики, пер. с нем. М.: Прогресс, 1988. - 704 с
31. Гафаров Х.С. Концепция языка у Ганса-Георга Гадамера // Структура и методология современной зарубежной философии: проблемы исследования и преподавания. Тезисы межвуз. конференции. СПб.: 1993. - С. 23 - 24
32. Гаспаров Б.М. Лингвистика языкового существования. Язык. Память. Образ. М., 1996.
33. Гловинская М.Я. Активные процессы в грамматике (на материале инноваций и массовых языковых ошибок) // Русский язык конца XX столетия (1985-1995). М„ 1996, с. 237-305
34. Гончарова Л.Ф. Контекстуальные модификации как способ актуализации семантики фразеологических единиц в поэтической речи. // Взаимодействие языковых уровней в сфере фразеологии. Волгоград, «Перемена», 1996
35. Горский Д.П. Вопросы абстракции и образование понятий. М.: Наука, 1961.-51 с
36. Грановская Л.М. О языке русской философской литературы XX века // Филологический сборник. М.: Ин-т. русского языка им. В.В. Виноградова РАН, 1995.-С. 127-131
37. Григорьев В.П. Словотворчество и смежные проблемы языка поэта. М., 1986
38. Григорян Г.П. Витгенштейн и проблема солипсизма // Методологические проблемы исследования и критики современной буржуазной философии. Ч. 1. М„ 1986. С. 45-48.
39. Григорян Г.П. Л.Витгенштейн и П.Стросон о проблеме чужих сознаний // Историко-философский ежегодник,86. М., 1986. С. 191-207.
40. Григорян Г.П. Философия сознания Л.Витгенштейна: Проблемы интерпретации // Современная аналитическая философия. Вып. 3. М., 1991.
41. Гридина Т.А. Языковая игра: стереотип и творчество. Екатеринбург, 1996
42. Гринцер Н.П. Лингвистические основы раннегреческой философии // Язык о языке / Под общим руководством и редакцией Н.Д. Арутюновой. М.: Языки русской культуры. - 2000. - С. 45 - 62
43. Гройс Б.Е. Философия и время // Логос. Ленинградские международные чтения по философии культуры. Кн. 1. Разум, духовность, традиции. Л.: ЛГУ, 1991.-С. 5-32
44. Грязнов А.Ф. Концепция противоположностей Витгенштейна в историко-философском контексте // Науч. докл. высш. шк. Филос. науки. 1983. № 1. С. 96-103.
45. Грязнов А.Ф. Аналитическая "философия сознания": вокруг Витгенштейна // Современная аналитическая философия (сб. обзоров). М., 1988. Вып. 1. С. 110-126.
46. Грязнов А.Ф. Философия математики Л.Витгенштейна // Методологический анализ оснований математики. М., 1988. С. 82-93.
47. Грязнов А.Ф. Язык и деятельность. Крит, анализ витгенштейнианства: Автореф. дис. д-ра филос. наук. М., 1990.
48. Гулыга А.В. Немецкая классическая философия. М.: Мысль, 1986. - 334 с.
49. Гумбольдт В.фон. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества // В. фон Гумбольдт. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1984. - С.35-298.
50. Доброхотов А. Мысль и образ: возможность встречи // Произведенное и названное. Философские чтения, посвященные М.К. Мамардашвили. М.: Ас1 Маг^пет. - 1998. -С. 13- 81
51. Дорошевский В. Элементы лексикологии и семиотики. М.: Прогресс, 1973.-285 с.
52. Драгов К. Философский язык как элемент культуры // Вопросы общественных наук. Актуальные вопросы современной философской науки. -Киев: Лыбидь, 1991. С. 24 - 29
53. Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М.: ин-т экспериментальной социологии, СПб: Алетейя, 1998. -257 с
54. Заиченко Г.А. Проблема соотношения философии языка и языка философии // Логика, методология, философия науки. XI международная конференция. Секция 12. Философия языка. М. Обнинск, 1995 - С. 24 - 28
55. Заиченко Г.А. Метафизика и язык философии // Историко-философский ежегодник"96. М.: Наука, 1997. - С. 402 - 417
56. Земская Е. А. Словообразование как деятельность. М., 1992
57. Земская Е.А. Активные процессы современного словопроизводства // Русский язык конца XX столетия (1985 1995). М., 1996, с. 90-141
58. Зубова Л.В. Частеречная трансформация как троп в современной поэзии (взаимодействие рефлексов бывшего перфекта) (в печати)
59. Изотов В.П., Панюшкин В.В. Неузуальные способы словообразования. Конспекты лекций к спецкурсу. Орел, 1997
60. Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука // Соч. в шести томах. Т. 4, ч.1. С.67-209
61. Каламова H.A. К вопросу о переходности одних частей речи в другие // Русский язык в школе, 1961, № 5, с. 56-59
62. Клепп JI. Ричард Рорти: философ парадокса. М., Диалог-США, 1992, № 50
63. Ко духов В.И. Семантическая переходность как лингвистическое понятие // Семантика переходности. JI., 1977
64. Козлова М.С. Концепция знания в философии JI.Витгенштейна: Автореф. дис. канд. филос. наук. JI., 1965.
65. Козлова М.С. Проблемы философии языка: Автореф. дис. д-ра филос.наук. Л., 1973.
66. Козлова М.С. Логика и реальность (К критике концепции логического отображения реальности в "Логико-философском трактате" Л.Витгенштейна) // Вопр. философии. 1965. № 9.
67. Козлова М.С. Концепция знания в философии Л.Витгенштейна // Современная идеалистическая гносеология. М., 1968.
68. Козлова М.С. Философия и язык. М.: Мысль, 1972. 256 с.
69. Комлев Н.Г. Компоненты содержательной структуры слова. М., Наука, 1969
70. Копцев И.Д. К вопросу о субъективно-речевой структуре философского текста (на материале философской прозы И. Канта) // Кантовский сборник. -Калининград: КГУ, 1990 С. 89 - 97
71. Кубрякова Е.С. Деривация, транспозиция, конверсия // Вопросы языкознания, 1974, № 5, с. 64-76Кубрякова Б.С. Части речи в ономасиологическом освещении. М.: Наука, 1978. - 75 с.
72. Кубрякова Б.С. Типы языковых значений. М.: Наука, 1981 .-199 с.
73. Кубрякова Б.С. Актуальные проблемы современной семантики. М.: Изд-во МГПИИЯ им. М. Тореза, 1984. - 130 с
74. Кюнг Г. Онтология и логический анализ языка. - М., ДИК, 1999
75. Левин А., Строчков В. В реальности иного мира. Лингвосемантический текст. (Попытка анализа и систематизации) // Лабиринт-эксцентр, 1991, № 3, с. 74-85
76. Левин А., Строчков В. Полисемантика. Лингвопластика. Попытка анализа и систематизации // Индекс, 1990, № 1, с. 347-355
77. Литвинов В.П. Технический подход к языковому средству в текстах М. Хайдеггера (предварительнаые результаты исследования // Реализация языковых единиц в тексте: Сб. науч. тр. Свердловск, 1986. - С.82-87.
78. Литвинов В.П. Типологический метод в лингвистической семантике. -Ростов-на-Дону: Изд. Ростовского университета, 1986.-168 с.
79. Литвинов В.П. Снитко Т.Н. Номинализация и номинация. Пятигорск, 1988, - 53 с. - Деп. в ИНИОН АН СССР 17.05.88, N33936
80. Лукин М.Ф. Критерии перехода частей речи в современном русском языке // Филологические науки, 1986, № 3, с. 49-56
81. Лыков А.Г. Современная русская лексикология (русское окказионалльное слово). М., 1976
82. Майданов A.C. Новый подход к логико-философскому парадоксу // ж. Полигнозис. № 3. - 1998. - С. 34 - 46
83. Малахов В. Герменевтика и традиция // Логос. № 1. - 1999 (11). - С. 3 - 10
84. Малкольм Н. Мур и Витгенштейн о значении выражения «Я знаю» // Философия. Логика. Язык. М., 1987
85. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М.: Изд. группа "Прогресс".- 1992.-415 с.35.
86. Мамардашвили М.К. Искусство мыслить // ж. Даугава. № 4. - 1995 (192). -Riga: Daugava. - С. 88 - 90
87. Мамардашвили М. К., Пятигорский А. М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. М.: Школа "Языки русской культуры", 1997. С. 68.
88. Меркулова М.Г. Морфологическая транспозиция в современном русском языке. Автореферат диссертации на соискание ученой степени канд. филолог, наук, М., 1997
89. Никитин М.В. Основы лингвистической теории значения. М.: Высшая школа, 1988. - 165с
90. Николина H.A. "Скорнение" в современной речи // Язык как творчество М., 1996, с. 309-318
91. Новиков Л.А. Противоречие как прием // Филологический сборник. М.: Ин-т руского языка им. В.В. Виноградова РАН. - 1995. - С. 326 - 338
92. Норман В.Ю. Грамматика говорящего. СПб, 1994
93. Отовсюду В., Левин А. Биомеханика. Стихотворения // Новое литературное обозрение, 1996, № 19, с. 284-286
94. Павлов В.М. Понятие лексемы и проблема отношений синтаксиса и словообразования. Л.: Наука, 1985. - 300 с.
95. Плотников БА. Основы семасиологии. Минск: Вышейш. шк., 1984,- 223 с.
96. Подорога В.А. Erectio. Геология языка и философствование М. Хайдеггера // Философия Мартина Хайдеггера и современность. М.: Наука, 1991. - С. 102 -120
97. Принципы и методы семантических исследований /Под ред. В.Н. Ярцевой и др. М.: Наука, 1976. - 379 с
98. Пятигорский A.M. О некоторых теоретических предпосылках семиотики // Сб. статей по вторичным моделирующим системам. Тарту, 1973
99. Ревзина О.Г. Поэтика окказионального слова // Язык как творчество. М., 1996, с. 303-309
100. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М. Медиум. 1995 Рорти Р. Витгенштейн, Хайдеггер и гипостазирование языка // Философия Мартина Хайдеггера и современность. М.: Наука, 1991. - С. 121 -131
101. Руденко Д.И. Лингвофилософские парадигмы: границы языка и границы культур // Философия языка: в границах и вне границ. Международная серия монографий 1. Харьков: Око. - 1993. - С. 101-173
102. Руднев В. Текст и реальность: Направление времени в культуре // Wiener slawistischer Almanach, В. 17, 1986
103. Рыклин M.K. Сознание в речевой культуре // Сознание в социокультурном измерении. М.: Ин-т философии АН СССР. - 1990. - С. 8 - 27
104. Сидоров Е.В. Основы коммуникативной лингвистики. М.: ВКИ, 1986
105. Сидоров E.B. Проблемы речевой системности. М.: Наука, 1987
106. Смирнов В.И. Язык философии // Искусство и культура. Методологические и методические вопросы. СПб., 1993. - С. 53 -56
107. Смит Б. К непереводимости немецкой философии // Логос № 5-6. 2000 (26). - С. 124 - 139
108. Снитко Т.Н. Опыт построения общей теории номинализаций (на материале японского, английского, немецкого и русского языков. Дисс. .канд. филол. наук. - Саратов 1987 - 193 с.
109. Снитко Т.Н. Предельные понятия в Западной и Восточной лингвокультурах. Пятигорск 1999 - 157 с.
110. Степанов Ю.С., Проскурин С.Г. Смена «культурных парадигм» и ее внутренние механизмы // Философия языка: в границах и вне границ. Международная серия монографий 1. Харьков: Око, 1993. - С. 13 - 36
111. Степанова М.Д., Флейшер В. Теоретические основы словообразования в немецком языке. М.: Высшая школа, 1984. - 264 с
112. Телия В.Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. -М.: Наука, 1986.- 141 с.
113. Телия В.Н. Типы языковых значений. Связанное значение слова в языке. -М.: Наука, 1981.-269 с.
114. Уинч П. Идея социальной науки. М.: Пирамида, 1996
115. Улуханов И.С. Единицы словообразовательной системы русского языка и их лексическая реализация. М., 1996
116. Уфимцева АА. Лексическое значение. Принципы семасиологического описания лексики. М.: Наука, 1986. - 239 с
117. Уфимцева АА. Семантика слова // Аспекты семантических исследований,- М.: Наука, 1980. С.5-80.
118. Фейербах Л. Избранные философские произведения. В 2-х томах. М„ 1955.Т.2. - 942с.
119. Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Проблема человека в западной философии. М„ 1988. С. 301 - 335
120. Хайдеггер М. Основные понятия метафизики // Вопросы философии. 1989 N9.-C. 147-168
121. Ханпира Эр. Об окказиональном слове и окказиональном словообразовании // Развитие словообразования современного русского языка. М„ 1966
122. Хейзинга Й. Homo ludens. М., 1992
123. Хлебников В. Творения. М., 1986
124. Шаумян С. Абстракция в современной лингвистике // Логос. № 1, 1999 (11).-С. 186-213
125. Шигуров В.В. Переходные явления в области частей речи в синхронном освящении. Саранск, 1987
126. Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики. М.: Наука, 1973.- 279 с.
127. Щедровицкий Т.П. "Языковое мышление и его анализ"// Избранные труды. М.: Шк. Культ. Полит., 1995 Ь. - С. 449 - 465
128. Эльконин Д.Б. Психология игры. М., 1978
129. Языковая номинация. Виды наименований. М.: Наука, 1977. - 357 с.
130. Яковлева Г. В. Философия и культура: образы языка // Наука и феномен культуры. Межвуз. сборник научных трудов. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1999. С. 87 - 89
131. Янко-Триницкая Н. А. Продуктивные способы и образцы окказионального словообразования // Актуальные проблемы русского словообразования. Ташкент, 1975, с. 413-418
132. Янко-Триницкая H.A. Междусловное наложение // Развитие современного русского языка. 1972. М., 1975, с. 255-255Abel Th. The Operation Called Verstehen // The American Journal of Sociology. 1948. vol. 54, n.3. - p.211-213.
133. Abel Th. Verstehen I and Verstehen II // Theory and Decision. 1965. N6. -p.99-106.
134. Adorno Th. Philosophische Terminologie. In 2 Bd. Frankfurt а. M.: Suhrkamp Verlag, 1973. Bd. 1-226 S.
135. Bayer К J. Sprechen und Situation. Aspekte einer Theorie der sprachlichen Interaktion. 2. Aufl. Tübingen: Max Niemeyer, 1984. - XXXVIII+190S.
136. Biella Burkhard. Eine Spur ins Wohnen legen. Entwurf einer Philosophie des Wohnens nach Heidegger und über Heidegger hinaus. Düsseldorf: Parerga, 1998.
137. Blackall Eric A. Die Entwicklung des Deutschen zur Literatursprache, 17001775. Stuttgart: J.B. Metzlersche Verlagsbuchhandlung, 1966. - 523 S.
138. Bloch E. Subjekt Objekt. - Berlin: Aufbau - Verlag, 1951 -476 S
139. Bodammer Th. Hegels Deutung der Sprache. Hamburg: Felix Meiner, 1969. -VIII+304S.
140. Bollnow 0. Studien zur Hermeneutik. Bd.I. Zur Philosophie der Geisteswissenschaften. Freiburg - München: Karl Alber, 1982. - 344 S
141. Burger H. Deutsche Sprachgeschichte und Geschichte der Philosophie//Sprachgeschichte. Ein Handbuch zur Geschichte der deutschen Sprache und ihrer Erforschung. Berlin - New York: W. de Gruyter, 1984. Halbbandl.-S.101-111.
142. Deutsche Wortgeschichte. Hrsg. von Maurer F., Rupp H. 3., neubearb. Auflage. In 3 Bd: Bd.I, 1974, Bd.II, 1974, Bd.III, 1978. Berlin. - New York: W.de Gruyter. -581 S.+697 S.+231S
143. Dolezel L. Narrative worlds // Sound, sign and meaning / Ed. L.Matejka. Ann Arbor, 1979.
144. Erben J. Zum Gebrauch der sogenannten Ge-Abstrakta // Beiträge zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur. Halle (Saale): VEB Max Niemeyer Verlag, 1953. - Bd. 75. - H. 1. - S. 314 - 320
145. Gadamer H.-G. Hegels Dialektik. Sechs hermeneutische Studien. 2. verm. Auflage. Tübingen: J.B.C. Mohr (Paul Siebeck), 1980. - 112 S.
146. Glockner H. Der Begriff in Hegels Philosophie. Tübingen: Verlag von C.B.Mohr (Paul Siebeck), 1924.
147. Grimm W. Bericht über das deutsche Wörterbuch//Deutsches Lesebuch vo Luther bis Liebknecht. Verlag Philipp Reclamjun. Leipzig, 1988. - 480 S.
148. Heidegger M. Unterwegs zur Sprache. 10 Aufl.- Stuttgart: Neske, 1993 - 270 S.
149. Heidegger M. Sein und Zeit (1927). Tubingen, 71953; 161993 / рус пер.: Бытие и время. М., 1997; Herrmann F.-W. von Hermeneutische Phänomenologie des Daseins. Bd.I, Frankflirt а. M., 1987.
150. Heintel E. Sprachphilosophie // Deutsche Philologie im Aufriss. 3. Lieferung Hrsg. von Prof. Dr. W. Stammler. Berlin - Bielefeld - München, oJ. - S.454 - 498
151. Hösle V. Hegels System: Der Idealismus der Subjektivität und das Probien der Intersubjektivität: In 2 Bd. Bd. 1. Hamburg: Felix Meiner, 1987. - IX+275 S.
152. Humboldt W. Über die Verschiedenheit des menschlichen Sprachbaues imd ihren Einfluß auf die geistige Entwicklung des Menschengeschlechts.- Berlin, 1836. Faksimile-Nachdruck, 1936. - 340 S.
153. Jaeger W. Studien zur Entstehungsgeschichte der Metaphysik des Aristoteles. Berlin 1912, 136f. а также Joseph Owens: The Doctrine of Being in the Aristotelian «Metaphysics». Toronto 1963.
154. Jakobi H. Über den nominalen Stil des wissenschaftlichen Sanskrits // Indogermanischen Forschungen- . Berlin: W.D.E. Gruiter, 1903. - H. 14. - S. 236 -251
155. Kozlova M. Die Linguistische Konzeption der Philosophie und der Philosophischen Irrtummer // Studien fiir Geschichte der westlichen Philosophie. Frankflirt a/M., 1986. S. 221-243.
156. Kuchar J. К общей характеристике номинации // Travaux linguistique de Prague, 3. Prague: Academia, 1963. Str. 118 - 130
157. Kurth R. Über den Gebrauch der Bildungen auf -ei, -erei und -elei // Beiträge zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur. Halle (Saale): VEB Max Niemeyer Verlag, 1953. - Bd. 75. - H. 3. - S. 442 - 451
158. Kurth R. Bildung und Gebrauch der Wörter auf -ung // Beiträge zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur. Halle (Saale): VEB Max Niemeyer Verlag, 1956. - Bd. 78. - H. 1/2. - S. 307 - 316
159. Lipps H. Untersuchungen zu einer hermeneutischen Logik / Werke. 4Aufl. Frankflirt a.M.: Vittorio Klostermann, 1976. Bd.II. -142 S.
160. Mehring F. Über Sprache und Stil // Gesammelte Schriften. Bd. 12. Berlin, 1976,-S. 209-218.
161. Nerius D. Untersuchungen zur Herausbildung einer Nationalen Norm der deutschen Literatursprache im 18. Jahrhundert. Halle: Niemeyer, 1967. - 148 S.
162. Parret H. & Bouveresse J. ed. Meaning and Understanding. Berlin -New York: W. de Gruyter, 1981. - X + 442 p.
163. Paul H. Deutsche Grammatik. 5. Aufl. Halle (S): Max Niemeyer, 1958. Bd. L -XIX + 378 S.
164. Porzig W. Die Leistung der Abstrakta in der Sprache // Blätter für deutsche Philosophie. Berlin, 1930/31. - Bd. 4 - H.l Sprache une Bedeutung. - S. 66 ß 77
165. Röttges H. Der Begriff der Methode in der Philosophie Hegels. Meisenheim am Glan: Verlag Anton Hain, 1976 / Monographie zur philosophischen Forschung 148.-VI+361 S
166. Schippan Th. Die Verbalsubstantive in der deutschen Sprache der Gegenwart. -Diss. Karl-Marx-Universität Leipzig, 1967. 298 S.
167. Schöfer E. Die Sprache Heideggers. Pfullingen: Günther Neske, 1962. -312 S.
168. Stegmuller W. Kripkes Deutung der Spatphilosophie Wittgensteins // W.Stegmuller Die Hauptstrommungen des Gegenwartsphilosophie. Stuttgart., Alfred Kroner Verlag, Bd.4., 1989.
169. Steinthal H. Die Sprachwissenschaft Wilh. v. Humboldt"s und die Hegelische Philosophie. Berlin: Ferd., Dummlers Buchhandlung 1848. - 170 S./ Photomechanischer Nachdruck Georg Olms Verlag, Hildesheim - New York 1971.
170. Wenzel Uwe. Die Problematik des Gründens beim späten Heidegger. Rheinfelden: Schäuble, 1986.175. .Wittgenstein L. On certeinty. Ox., 1980.
171. Wittgenstein L. Philosophical investigations. Oxford, 1953. - 128 p
172. СПИСОК СЛОВАРЕЙ И СПРАВОЧНИКОВ
173. БЭС. Языкознание. Под. ред. В.Н. Ярцевой. Научное издательство. Большая Российская энциклопедия. М., 1998
174. Культурология. XX век. Словарь. СПб., 1997.
175. Кто есть кто в современной культуре. М., 1992.
176. Лингвистический энциклопедический словарь, М., 1990.
177. Литературный энциклопедический словарь. М. Советская энциклопедия. 1987. 752 с.
178. Apel К.О. Das Verstehen (Eine Problemgeschichte als Begriffsgeschichte // Archiv für Begriffsgeschichte. Bausteine zu einein historischen Wörterbuch der Philosophie. Bonn: Bouvier u. Co Vrl, 1955. Bd. 1. - S. 142-199.
179. Apel M. Philosophisches Wörterbuch. 3. Aufl.- Berlin: W. de Gruyter u. Co., 1950.
180. Apel M., Ludz P. Philosophisches Wörterbuch. 6. Aufl.- Berlin New York: W. de Gruyter, 1976.
181. Baumann J. Wölfische Begriffsbestimmungen. Ein Hilfsbüchlein beim Studium Kants. Leipzig: Verlag der Dürrschen Buchhandlung, 1910
182. Brugger W. Philosophisches Wörterbuch. Freiburg - Basel - Wien, 1967
183. Bulitta E. und H. Wörterbuch der Synonyme und Antonyme. Wolfgang Krüger Verlag, 1983 (Bullita).
184. Deutsches Wörterbuch von J. imd W. Grimm. In 16 Bd. Bd. 1, 1854, Bd.3 Bd. 12, Abt. 1,1912- Leipzig: Verlag von S. Hirzel (DW)
185. Europaeische Enzyklopaedie zu Philosophie und Wissenschaften,B.l-4, Hamburg, 1990.
186. Glockner H. Hegel-Lexicon in 2 Banden // Hegel G.W.F. Sämtliche Werke Jubiläumsausgabe. Bd.23. Lief.2, Lief.3, Lief.4. Stuttgart: Fromanns Vena 1935.
187. Handbuch Philosophischer Grundbegriffe. Hrsg. v. H. Klings, H.M. Baumgartner u. C. Wild. Bd.l., Bd.2. München: Kösel Verlag, 1973.
188. Heibig G., Schenkel W. Wörterbuch zur Valenz und Distribution deutscher Verben Leipzig: VEB Bibliographisches Institut, 1975
189. Hermann Glockner: Hegel-Lexikon. Stuttgart 1935, XIII.
190. Historisches Wörterbuch der Philosophie Bd.l, 1971, Bd.2. Stuttgart - Basel: Schwabe u. Co. Verlag, 1972.
191. Hoffmann P.F.L. Wörterbuch der deutschen Sprache nach dem Standp ihrer heutigen Ausbildung. 7. Aufl. Leipzig: Friedrich Brandstetter, 1910.
192. Jakobs W. Bewußtsein // Handbuch Philosophischer Grundbegriffe. Hrsg. v. H. Kj-ings, H.M. Baumgartner und C. Wild. Bd. 1. München: Kosel Verlag, 1973.-S. 235-238.
193. Rrug"s encyklopädisch philosophisches Lexicon. 2. Aufl. - Leipzig: Brockhaus, 1832.
194. Kuhlenkampf T. A. Erkennen //Handbuch Philosophischer Grundbegriffe. Hrsg. v. H. Krings, H.M. Baumgartner und C. Wild. Bd.2. München: Kosel Verlag, 1973.- S. 397-401.
195. Lexikon der deutschen Synonyme. Eltville am Rhein: Bechtermunz Verlag, -1989.
196. Lossius. Neues philosophisches allgemeines Real Lexikon. Bd. 1.- Erfurt, -1803-1805.
197. Mauthner F. Wörterbuch der Philosophie. Neue Beiträge zu einer Kritik der Sprache. 2. Auflage. Bd. 1. Leipzig: Verlag von Felix Meiner, 1923.
198. Paul H. Deutsches Wörterbuch. Achte Auflage bearb. v. A-Schirmer. Halle (Saale): Max Niemeyer Verlag, 1961.
199. Philosophisches Lexicon, darinnen die Erklärungen und Beschreibungen aus dem f.t.t. hoch-berühmten Welt Weisen Herrn Christian Wolffens, sämtlichen teutschen Schriften, seines philosophischen Systematis. - Hsg. von HA.MeiBner, 1737.
200. Philosophisches Wörterbuch. Begründet von Heinrich Schmidt. 13. neubearbeitete Auflage von J. Streller. Stuttgart: Alfred Kröner Verlag, 1955.
201. Philosophisches Wörterbuch. Herausgeber Klaus G. u. Buhr M. Bd. 1, Bd.2. -Leipzig: VEB Bibliographisches Institut, 1975.
202. Philosophisches Wörterbuch. Schischkoff G. Alfred Kröner Verlag, 1978.
203. Ratke H. Handlexikon zu Kants Kritik der reinen Vernunft. Leipzig: Felix Meiner, 1929 - VI+329 S.Philosophische Bibliothek. Bd.37b.
204. Synonymwörterbuch. Leipzig: VEB Bibliographisches Institut, 1985.
205. Valentiner Th. Sachregister//Kant I. Kritik der reinen Vernunft. Leipzig: Verlag Philipp Reclam, 1979 - S.911-998
206. Wörterbuch der philosophischen Begriffe. Hrgs. Von HoffmeisterJ. 2. Aufl.-Hamburg: Verlag von Felix Meiner, 1955.
207. Wörterbuch der deutschen Gegenwartssprache. Hrsg. von K-lappenbach F und Steinitz W. In 6.Bd. Bd. 1, Bd.2, Bd.6. Berlin, 1974 (Klappenbach).
208. Wörterbuch der deutschen Sprache in Beziehung auf Abstammung und Begriffsbildung. Von Konrad Schwenck. Frankfurt a. M.: Sauerlander"s Verlag, 1855.
209. Wörterbuch der deutschen Sprache. Hrsg. von Campe J.H. In 6.Bd. Bd. 1, Bd.5. Braunschweig, 1807.
210. Wörter und Wendungen. Wörterbuch zum deutschen Sprachgebrauch. H von Agricola. Leipzig: VEB Bibliographisches Institut, 1977 (Agricola)
Философия постмодерна.
Постмодернизм (философия постмодерна, постмодернистская философия) – крайне размытое и противоречивое понятие, которое начиная с 80-х годов ХХ века закрепилось за современным типом философствования. Главная особенность этого типа философствования заключается в стремлении дистанцироваться как от классической традиции, так и от предшествующих ему неклассических философских течений. Постмодерн провозглашает программные «отказы» от метафизики, от мета-нарративов, от классических концепций знака, субъекта и коммуникации. В содержательном плане он фактически неотделим от такого течения как постструктурализм, поскольку именно последний дает ему идейно-философскую основу. Собственно, значительное количество авторов постструктуралистов, чьи работы сыграли ключевую роль в становлении постмодернизма, сами себя постмодернистами не считали. В то же время в постмодернизме есть явная тенденция к смещению акцентов постструтуралистской проблематики.
Рамкой, по которой легко узнаваем постмодернизм, является мышление с приставкой «пост-», т.е. попытка мыслить человека и мир «после» классики, метафизики, истории, привычных смысловых и ценностных приоритетов. Будучи одновременно пост-философией, постмодернизм выводит себя за рамки дихотомий субъекта и объекта, мужского и женского, центра и периферии, внутреннего и внешнего. Но главным образом он стремится исключить себя из единой линии истории. Если прежние эпохи объявляли себя «современностью» (впервые термин модерн в философии используется уже в Возрождение), то постмодерн – это пост-современность, т.е. отказ видеть в современности «наступившее будущее» или «начало проекта будущего». Постмодерн отказывается от любых больших социальных и исторических проектов.
Постмодернизм очень часто заявляет себя не как философское течение, а как выражение духа современной эпохи – постмодерна. В этом смысле порой очень сложно отделить постмодернистскую философию от других теорий, поэтому постмодернизм является одновременно тенденцией, захватывающей все пространство гуманитарных дисциплин. Эту ситуацию можно проиллюстрировать следующим примером: к концу ХХ – началу ХХI веков очень сложно понять, что именно считать постмодернизмом: деятельность современных медиа, теорию, объясняющую эти медиа и эффекты их деятельности или те представления и концепции, по которым была организована сама практика этих медиа? В результате культурной диффузии от взаимного влияния разных сфер жизни общества часто все три компонента оказываются связаны с постмодернистским способом мышления.
Несмотря на отказ от традиций, постмодернизм по своему генезису восходит к неклассике. Весомую роль в становлении критического дискурса постмодернизма сыграли критика метафизики и эссенциализма (начиная от Ницше и Кьеркегора), психоанализ и все течения ХХ века, имеющие непосредственное отношение к так называемому «лингвистическому повороту» (это структурализм, постструктурализм, философия диалога, теория языковых игр, семиотика и др.). На некоторых представителей постмодерна также оказали большое влияние феноменология, неомарксизм и критика идеологии, прагматизм. Обращаясь к истокам столь сложного явления как постмодерн, следует заметить, что вопрос о том, какие причины сыграли более важную роль в появлении постмодернизма – социально-экономические (и опосредованные ими психологические) или идейно-теоретические – требует специального исследования. Здесь же мы лишь укажем наиболее часто выделяемые причины из обеих групп.
Идейно-теоретические предпосылки зарождения постмодернизма.
Итак, что касается идейно-теоретических предпосылок для возникновения постмодернизма, то здесь необходимо выделить несколько концепций.
Структурный психоанализ Жака Лакана.
Лакан является едва ли не одним из самых цитируемых авторов, особенно у ранних постмодернистов (и еще чаще встречаются его идеи без ссылки у постструктуралистов). Главной причиной подобной популярности является то, что в своей версии психоанализа Лакан сумел соединить идею бессознательного с проблемным полем языка и гегелевской негативной концепцией субъекта (в интерпретации Кожева). Итогом такого синтеза стал радикальный пересмотр классических концепций знака и целостного субъекта. Согласно Лакану, человеческое бессознательное является продуктом, который возникает при вторжении языка в психическое пространство индивида. Поэтому один из ключевых тезисов его концепции: «Бессознательное структурировано как язык». Для Лакана этот тезис означает, что язык поддерживает бессознательное, т.е. оно проговаривается, однако он всегда настаивал на подобии, а не тождестве. В рамках постмодернизма эта тонкость зачастую утрачена, и поэтому нередко утверждается, что язык и есть бессознательное, т.е. говорит, по сути, не человек, а язык сказывает себя через индивида. Лакану также принадлежит идея о том, что в знаке означающее ничем не связано с означаемым, более того, в повседневной речи означающие отсылают нас только к другим означающим, а не к вещам. Сама же реальность – это символическая конструкция, буквально список всего того, что мы можем назвать и распознать. Эта концепция, получившая название «плавающего означающего» также была взята на вооружение постмодернизмом для дальнейшей критики теории знака. В структурном психоанализе особое значение имеет категория «субъект». Субъект лакановского психоанализа – это не столько личность, сколько просто позиция в речи, которую занимает говорящий. Или другими словами «субъект является эффектом, производимым на него речью ». Поэтому лаканисты практически не используют понятия «личность», «индивидуальность», и даже аналитически сконструированный термин субъект превращается в «субъект перечеркнутый». В постмодернизме эта теория была преобразована в концепцию дивида, т.е. децентрированного субъекта, который во многом зависит от движущих им внеличностных процессов (таких как язык, влечения бессознательного и т.д.).
Теоретический антигуманизм Альтюссера.
Суть антигуманизма Альтюссера легко раскрывается в известном выражении Маркса: «человек – это ансамбль общественных отношений ». Альтюссер считал, что если человек является по своей сущности процессом, который складывается из множества компонентов и связей, то тогда совершенно неверно использовать его в качестве исходного пункта какой бы то ни было теории. Иными словами, человек – это уже конструкция, результат теоретической рефлексии, поэтому он не может быть ни элементом системы (элемент прост), ни объяснительным принципом (объяснение – это редукция к простому). В каком-то смысле эта концепция подкрепляла теорию расщепленного субъекта Лакана. Поэтому, несмотря на самые разные вариации этих идей, в постмодерне довольно устойчиво присутствует представление о том, что многие процессы как индивидуального, так и массового характера происходят независимо от сознания или воли индивида. Во многом благодаря работам Альтюссера в круг тех сил, что влияют поверх индивида, неизменно включаются язык, идеология и те области культуры, которые связаны со сферой общественных отношений и бессознательных проявлений (главным образом сексуального характера). Значимость этой концепции для постмодернистов легко понять, если вспомнить, что в их программу входит борьба с классической моделью субъекта – субъекта как автономного, деятельного индивида тождественного своему сознанию.
Теория языковых игр Витгенштейна.
Среди множества философских работ, относящихся к «лингвистическому повороту» философии ХХ века, «Философские исследования» Людвига Витгенштейна занимают особое место в формировании предпосылок постмодернизма. В этой поздней работе он предложил концепцию, описывающую язык как систему конвенциональных правил, в которых участвует сам говорящий. Она получила свое воплощение в понятии «языковая игра». Это понятие очень важно для постмодерна, поскольку утверждает, что «значение слова – это его употребление », тем самым открывая возможность для плюрализма смыслов. Концепция языковой игры подразумевает отказ от поиска идеальной логической структуры языка или создания безупречных правил пользования им.
Таким образом, поздний Витгенштейн и его последователи перешли к анализу языка в его реальном употреблении. Одним из следствий трансформации подхода к языку стала совсем иная картина мира. В такой картине мира коммуникация неотделима от ее последствий, в то же время языковая реальность становится единственно доступной для нас. Иными словами, нет иной реальности, кроме совокупности языковых игр. Витгенштейн в понятии «языковая игра» стремился подчеркнуть, язык не просто динамичен, он и есть часть жизненного опыта. То есть неверно мыслить жизнь и язык отдельно, напротив, пользоваться языком – это и есть форма жизни.
Стоит заметить также, что неслучаен и выбор слова «игра». В основе понятия «языковая игра» лежит аналогия между поведением людей в играх и в конкретных ситуациях речевой коммуникации. В обоих случаях есть некоторые правила, задающие возможности для тех или иных действий (например, «ходов» в шахматах). Как только эти правила нарушаются, исчезает и сама игра. То же самое происходит в коммуникации. Вместе с тем, коммуникация как и игры не всегда подразумевают жесткие или четко проговоренные правила, напротив, часто в них есть элементы творчества, догадки, понимания через подражание. Таким образом, в современной философии анализ контекста становится одной из важнейших задач.
Все это привело к тому, что в современной философии чаще используют не понятие языка или речи, а понятие «дискурс». Дискурс обозначает форму выражения содержаний сознания через артикуляцию в речи, причем эта форма почти целиком определяется доминирующим в той или иной социокультурной традиции типом мировоззрения. Дискурс – это род устойчивой языковой игры, с помощью которой поддерживается коммуникация значительного количества людей (например, дискурс науки или экологический дискурс). Одной из главных особенностей дискурсивного анализа является попытка междициплинарного подхода, совмещающего философию языка с психолингвистикой, социологией знания и данными антропологии.
Постмодернисты в дальнейшем не только усилили тезис о произвольности значения и чисто языковом характере человеческой реальности, но и стремились развивать игровую аналогию для самых разных сфер и явлений культуры.
Деконструкция Деррида.
Деконструкция – это термин философии Жака Деррида, который одновременно означает «метод» анализа текстов и само направление постмодернистского критицизма, связанное с этим «методом». Сам философ, впрочем, отрицал, что это метод, однако именно в таком качестве он был воспринят рядом мыслителей (в т.ч. Йельской школой литературной критики в США). При этом Деррида не формулирует принципы или приемы деконструкции, а его ученики говорят о том, что данную концепцию нельзя ни кратко изложить, ни объяснить через круг положений.
Несмотря на эти почти эзотерические сложности, сам термин деконструкция несет в себе определенный смысл – это членение слов или механизмов на части с возможностью последующего монтажа в нечто иное. Поэтому можно сказать, что главной идеей деконструкции становится не создание смысла (как в герменевтике), а скорее постоянная поддержка возможности движения, сдвига значений. Иногда в деконструкции видят радикализацию деструкции западноевропейской метафизики, предпринятой Хайдеггером. Деррида стремился показать, что для понятия бытия невозможна никакая содержательная экспликация.
В основе деконструктивного анализа лежит несколько ключевых для Деррида представлений. Первое, наиболее характерное для постмодерна, выражено в известной его фразе «Нет ничего вне текста ». Эта идея суммирует в себе критику основополагающих понятий классической рациональности, так как «присутствие», «тождество», «истина», которые обычно представляются как самостоятельные и самовозникающие сущности. Такое представление Деррида назвал логоцентризмом, который, по его мнению, должен быть превзойден современной философией. Вместо этого он заявляет, что в реальности мы видим только следы, за которыми возможно и не стоят никакие сущности. Поэтому для Деррида рациональность в культуре в полном смысле не существует, а лишь случается, поддерживается усилием разума, находящегося в постоянной борьбе с вне-рациональным, т.е. тем, что еще не стало текстом. Другими словами, он делит мир на мир бытия как присутствия и мир человеческого существования, где последний – это мир исчезающего бытия, стирающихся следов присутствия человека.
Поскольку мир человеческого существования зыбок, то задача деконструкции – изобретать будущее. Деррида подчеркивал, что пафос деконструкции – это «игра текста против смысла », которая позволяет осмыслить метафорические истоки философских понятий. Такое понимание, по мнению Цветана Тодорова, позволяет перенести интерес исследователя с познания неизвестного на непознаваемое. Деконструктивное чтение текста, поэтому, предполагает не выстраивание сюжета, последовательной каузальной логики событий, а, напротив, разрыв причин и следствий, концентрацию на уникальности события.
Подобная идеология чтения текстов оказала большое влияние на последующие постмодернистские школы, т.к. многими была ассоциирована с постмодернистским мироощущением. Среди таковых, помимо Йельской школы, можно указать также «левый деконструктивизм» (Фредерик Джеймисон, Фрэнк Лентриккия), «феминистскую критику» (Юлия Кристева, Элен Сиксу, Люс Иригарай), «герменевтический деконструктивизм» (Уильям Спейнос).
Генеалогия Ницше.
Фридрих Ницше для постструктурализма и постмодерна является одной из главных фигур, в которой они черпают вдохновение. Он не создал целостного учения, но зато показал различные стратегии критики классического наследия метафизики от Сократа до Просвещения. Среди разных его идей и периодов следует выделить один элемент, касающийся истории.
Ницше в своей «генеалогии морали», по сути, не просто предпринял критическую оценку религиозно-моральных понятий, но и создал новый метод анализа истории и культуры. Согласно Ницше, у истории нет никаких законов, она полна случайностей, а истоки развития редко носят универсальный характер. Хотя у самого Ницше есть тенденция объяснять едва ли не все моральные нормы идеей «ресентимента» (ressentiment, «затаенная обида»), впоследствии ряд исследователей (Вебер, Фуко) расширили горизонт генеалогии, избавив ее от жесткой причинности.
Таким образом, генеалогия как метод исторического исследования может выступать в качестве критики классической метафизики: для нее существуют только исторические факты, но они не являются звеньями единого процесса или какой-то всеобщей логики. Генеалогия не отказывается от истории или изучения генезиса, но она отрицает существование у истории цели и первоистока. В силу этого генеалогия разворачивается как историческая герменевтика, для которой понимание факта тесно связано с пониманием конкретного исторического контекста. Отсюда внимание к мелочам: теперь историк изучает не столько страны, народы или общественные институты, сколько элементы быта и языка. Так, например, в последние 30 лет появляются «История зеркала», «История флирта» «История мороженного», «Всемирная история курения», «Краткая история туалета» и множество других подобных исследований. Особенность этих исследований не столько в реконструкции быта изучаемой эпохи (эта идея возникла уже в Школе Анналов), сколько в реконструкции дискурса, т.е. того как устроена речь о тех или иных вещах в эту эпоху. Или, как это формулирует Фуко, «археология знания» изучает сложную динамику взаимодействия власти и знания с телами.
К этим концепциям также следует добавить еще один фактор – литературную традицию эссеистики , сложившуюся во Франции, а затем распространившуюся в Европе и мире. Эта традиция оказала большое влияние на формирование стилистического облика постмодерна, который отказывается от устойчивых жанров и форм, в т.ч. от формы философского трактата. Во Франции еще с эпохи Просвещения философские идеи принято выражать не только в философских трудах, но и в литературных произведениях (например, роман воспитания у Руссо, или произведения де Сада), кратких афоризмах и максимах (Монтескье, Ларошфуко, Паскаль), экспериментальных формах (поэзия Малларме, манифесты сюрреалистов и т.п.). Уже на рубеже XIX-XX века влияние этой традиции было очень сильно в философии: Ницше писал афоризмы и стихи, Бергсон получил Нобелевскую премию по литературе за стиль «Творческой эволюции), экзистенциалисты сосредоточились на романах и драматургии. Явный философский подтекст выделяют в творчестве Кафки, Пруста, Джойса, представителей нового романа и многих других авторов. Во второй половине ХХ века тяга к свободной форме, к экспериментам с формой и содержанием текста, сопровождавшиеся отказом от строгой системы, еще в большей степени усилились, что во многом сформировало стилистические особенности постмодернизма.